Владимир Корн - Волки с вершин Джамангры [litres]

Заслышав топот Рассвета, человек обернулся. Это был глубокий старец. Он бросил на меня взгляд, задержал его на шпаге, с трудом поднялся на ноги и отвесил поклон, прижимая к пояснице руку. Закрепив уздечку на коновязи, я уселся на до блеска отполированную штанинами лавку. Старик, выглядевший ровесником всего человечества, смотрел на меня настороженно.

– Приветствую вас. Не обращайте внимания. Место, знаете ли, такое умиротворяющее. Увидел, и так захотелось посидеть! Вы присаживайтесь, присаживайтесь.

От бурлившего над очагом котла пахло рыбной похлебкой. Ее вообще было много, рыбы. Распяленная деревянными подпорками, она висела рядами, нанизанная на нить. Чуть в стороне сушились сети, и рядом с ними лежала вытащенная до половины на берег лодка.

– Здесь покой, – кивнул он. И зачем-то добавил: – Скоро сюда мои сыновья приедут, время обеда.

– Покой, – согласился с ним я, глядя на вешала с рыбой, жир на которой застыл красивыми капельками, так похожими на янтарь. И спросил очевидное: – Лошадей пасете?

– Их самых, – кивнул старик, устремив взгляд куда-то мне за спину.

Я оглянулся. К нам приближались наемники Стаккера, о чем-то негромко переговариваясь между собой. Наверное, ругали меня и мою сумасбродную выходку, из-за которой им пришлось долгое время нестись сломя голову непонятно куда. Но лица у всех троих были невозмутимыми.

Они спешились, пристроив коней там же, где и я Рассвета, поприветствовали старика и уселись на соседнюю лавку.

– Хороший у вас конь, сарр Клименсе! – похвалил моего скакуна один из них.

Самый низкорослый из всех наемников Курта, но шириной плеч почти не уступающий Базанту, Евдай наверняка был родом из восточных провинций Ландаргии. Именно там все смуглы от рождения и с особым разрезом глаз. Отличные воины, и это у них в крови. Однажды мне объяснили, почему так сложилось исторически – все дело в роде занятий. У людей, ведущих оседлый образ жизни, которые занимаются землепашеством, менталитет совсем иной, и складывался он веками, тысячелетиями – они более миролюбивые по своей сути. Оно и понятно: их богатство – землю – не отобрать и не увезти с собой. Убить можно, но земля так и останется на месте.

И совсем другое дело – кочевники. Есть у тебя скот – ты сыт. Но налетел враг, забрал всех твоих овечек с коровами, и тогда – голодная смерть. А потому ты всегда должен выглядеть так, как будто зубами в горло вцепишься, защищая свое. Отсюда и менталитет. Справедливости ради, кочевники не создают цивилизаций, это удел землепашцев. Такие мысли лезли мне в голову, когда я смотрел на бегущие к морю воды реки Ландары.

Евдай же продолжал расхваливать мою лошадь:

– Даже мне на своем Харее тягаться с ним не удалось. А уж как я им гордился!.. Так! – В его голосе появилась настороженность, и все невольно посмотрели в ту сторону, куда глядел сам Евдай.

По направлению к броду скакало несколько всадников, и лица наемников сразу же посуровели.

– Это мои сыновья! – торопливо сказал старик. – Увидели незнакомцев и решили проверить.

Всадники и не подумали придержать коней перед тем, как влететь в реку. Они неслись по воде, поднимая тучу брызг, пока их лошади не вошли в нее по самую грудь. Переправившись, торопливо спешились, передав поводья совсем юнцу, и к нам приближались уже тесной группой, не сводя настороженных глаз.

Когда подошли вплотную, тот, кто шел впереди остальных, самый старший, с глубоким шрамом через полщеки, что придавало ему разбойничий вид, сделав подобие поклона, поинтересовался:

– Что господам угодно?

Мне бы самому знать, что им угодно. Покоя захотелось, но только всех переполошил. Объяснять – значит, заставить их прятать усмешки, и потому в ответ я промолчал.

– Поехали. – И пошел к коновязи.

– Возможно, господа ищут камень? – уже сидя верхом на Рассвете, услышал я дребезжащий голос старика.

– Какой еще камень?

– Тут многие его ищут. Издалека приезжают. С самого побережья, а то и дальше.

– И что в нем особенного?

– Разное про него говорят. И легенды всякие ходят, мол, чудодейственный он. Так что если вы его ищете, он на другом берегу, и до него четверть дня вниз по течению ехать.

Наемники посмотрели на меня с ожиданием.

– Нет, он нам не нужен.

Хватит мне и единственного камня. Кенотафа какого-то таинственного Арасарра, прикосновение ладонью к которому обморозило ее посреди летней жары до волдырей.

– А конь у вас действительно знатный, господин. Уж поверьте мне, я-то в них разбираюсь: всю жизнь среди лошадей.

Нисколько не сомневаюсь. И в том, что ты в них разбираешься, и что мой Рассвет действительно хорош.

И еще мне было стыдно за непонятную даже для самого меня выходку, доставившую всем столько хлопот.

В Ландар я возвращался в самом что ни на есть препаршивейшем расположении духа. Покоя ему захотелось. Кто тебя туда звал! Приехал, нарушив привычный уклад жизни, и ради чего? Со шпагой, одна рукоять которой стоит как половина пасшегося на другой стороне реки табуна, и на коне ценой в другую его часть. Хотя, если вникнуть, что у меня есть? Только они да пара превосходных седельных пистолетов. Ну и еще честь, вот и все. К тому же Рассвет достался мне не совсем честным путем. Ну не может он стоить столько, сколько я за него отдал. И его продавец нашел меня сам. Отсюда вытекает – неизвестный доброжелатель оплатил львиную часть стоимости жеребца. Хотя так ли он неизвестен и кто им может быть, кроме отца Клауса?

С честью тоже не все так, как хотелось бы. Нет, усомниться в моей не позволит себе никто. Разве только ради того, чтобы бросить мне вызов. Но для чего-то же она нам дана? Когда-то давно, когда она появилась, наверняка ведь ей предстояло выполнять какую-то задачу? Такую же благородную, как и представление о ней. Вряд ли она возникла лишь по той причине, что необходимо прикалывать язык к нёбу за каждое не понравившееся тебе слово, а в подавляющем большинстве случаев именно так все и происходит. «Честь – это прежде всего долг», – как утверждают, слова принадлежат Пятиликому. И даже если его нет и никогда не было, откуда-то же они взялись? Но ведь и долг – понятие неоднозначное, им может быть и долг перед булочником, и перед родиной, а они никак не могут быть равны.

Когда мы подъезжали к дому бургомистра Ставличера, вечерело и на небе появлялись первые звезды. Улицы Ландара были запружены людьми настолько, что мы едва между ними протискивались. Вокруг нас смеялись, пели песни нестройными хорами, и во всем городе царила атмосфера ненатужного, искреннего веселья.

«Прав Огюст, – глядя по сторонам, размышлял я, – городской бюджет пополнится значительно. И вот ведь еще как бывает: на западе провинции волнения, а здесь до них никому дела нет. Хотя вряд ли люди живут богаче».