Генри Олди - Кукла-талисман

– Двенадцать!

– Ваши родители?

– Нацуми! Пьянчужка Нацуми, ее все знают! Отца не помню…

Ситуация начала проясняться.

– Так ты говоришь, этот, – я указал на монаха, – тебя убил? Каким образом?

– Заманил к себе, – монах всхлипнул. Из носа у него потекло. – Сладостями угощал. Потом схватил, навалился. Я хотел дать дёру, так поди из-под него вырвись… Он мне шею сломал!

Мерзавец, подумал я, имея в виду монаха. Похотливый козел. Совсем обезумел, животное! Мало того, что прикончил бедолагу, так еще и наградил таким отвратительным телом. Я и раньше знал, что в моем кабинете тесно. Но лишь сейчас выяснил, до какой степени тесно.

От посетителя разило кислым по́том. Ах, если бы я мог не дышать!

– Мать в состоянии подтвердить, что ты – это ты?

– Что?

– Мать в состоянии опознать…

– Узнает меня, что ли? Ну, если не очень пьяная.

– Если она спросит что-то, что может знать только ее сын, ты ответишь?

– Конечно!

– Уверен?

– Про себя-то? Про себя каждый дурак все знает!

– А соседи?

– Что соседи?

– Они тебя признают? По ответам?

– Должны…

Показалось мне, или мальчишка слегка замялся, прежде чем ответить? Должно быть, у соседей осталась о нем дурная память, вот и боится выволочки. Ладно, мне без разницы, как он там бедокурил у соседей. Натворил дел? Значит, точно опознают. Вот матери-то радость: гора жира да бритая башка вместо двенадцатилетнего сорванца!

А ведь мне, пожалуй, придется в грамоте о перерождении записать его монахом. Или нет, сперва надо доложить в обитель, где этот монах числится. Если обитель согласится принять его обратно, как члена общины, будет и дальше монах. Согласия мальчишки не требуется, кто его спрашивать станет, огольца? А если обитель откажется от паршивой собаки, быть ему до конца дней Иоши, сыном Нацуми…

Что ты в городе делал, блудливый святоша? Подаяния просил?

Выпросил на свою голову.

– Жди меня снаружи. Пойдем в твой Грязный переулок, опросим свидетелей.

– Ага, – всхлипнул монах. – Я буду ждать…

Все так же, на коленях, он выполз в коридор. Задвинул за собой дверную раму. Я помахал ладонью перед лицом, разгоняя воздух. Не помогло: запах посетителя держался крепко. Если бы я его не выгнал, наверное, упал бы в обморок. Может, еще упаду, если немедленно не выйду на свежий воздух.

– Спасите! – громыхнуло в коридоре.

Кричали басом. Этот бас был мне незнаком.

– На помощь! Он хочет украсть меня!

Сумасшедший, подумал я. Тайком проник в управу, блажит. Как такого пропустила стража? Надо идти прогонять. Если один не справлюсь, буду кричать, пусть помогают.

– Спасите!

Едва не выскочив из пазов, дверь отлетела в сторону.

– Иоши? Что тебе надо?! Я же велел…

– На помощь!

Монах орал густым нутряным басом:

– Он меня крадет! Не слушайте его! Он лжец!

И мальчишеским визгом:

– Совратитель! Не слушайте его! Он убил меня…

Глаза мои полезли на лоб.

После того, как осенью мне пришлось укрощать мстительного онрё, и по сей день, когда зима уже близилась к завершению, я сидел практически без работы. Два фуккацу, кому сказать! Два жалких фуккацу, и те, если честно, не в счет. Оба они не требовали каких-то особых действий или умственных усилий; оба были связаны с нерадивыми матерями. Одна, что называется, приспала ребеночка, навалившись во сне на трехмесячную дочку и задушив ее своим телом. Утром муж обнаружил труп дочери – и жену в мокрой постели. Женщина ревела в голос, требуя материнского молока. Во втором случае перерождения мамаша обварила двухлетнего сына кипятком, грея во дворе воду для купания.

Признаюсь, с такими делами я столкнулся впервые – и ждал, что мужья откажутся от жен, вернув их в семьи родителей. Кому нужна жена-дитя, требующая долгого и тщательного ухода, воспитания, обучения? Ни по дому, ни по хозяйству; ни еды сготовить, ни одежду заштопать… Как ни странно, я со своим скоропалительным выводом ошибся – вероятно, по недостатку жизненного опыта. Мужья в один голос заявили, что жены их остаются женами, как и раньше. Никто ни от кого не отказывается, а трудности мужей не смущают.

После оформления грамот о перерождении я долгое время размышлял, как бы поступил я сам в подобном случае. Ни до чего не додумался и решил, что трачу время зря.

Приход двухголосого монаха был воспринят мной со страхом, но и с радостью. Я справедливо опасался, что следствие окажется непростым. Радовался я тому же самому, утомившись служебной рутиной. Две души в одном теле? Вот уж где рутиной не пахло. Мало того, что убийца не уступил свое тело убитому, честно отправившись в ад для наказания, так он еще и вопит во всю глотку, сетуя на несправедливость!

Не дело, а просто мечта дознавателя.

Идею вести перерожденца в Грязный переулок для опроса свидетелей я отверг сразу. Пользы это не принесло бы – бедняга был невменяем. Когда монах на короткое время вытеснял мальчишку, то умолял о помощи и бил поклоны. Большего от него не добился бы и будда Амида. Я спрашивал, кто он, откуда, просил назвать имя, возраст, хоть что-то, что помогло бы в опознании – тщетно. Поклоны и мольбы, мольбы и поклоны, и слюни по подбородку. Когда же возвращался мальчишка, он сыпал обвинениями в адрес гнусного развратника и требовал немедленно – сей же час!!! – выписать ему грамоту о перерождении. Я живо представил, как тащу вопящего двоедушца через весь город, как вокруг нас собирается толпа зевак, падких на бесплатную потеху…

Нет, ни за что!

Если рассуждать здраво, я не нуждался в присутствии перерожденца. Я не знаю, что это за монах? И не надо. Имя мальчишки мне известно – Иоши. Имя его матери тоже – Нацуми. Вряд ли Грязный переулок так набит разнообразными Нацуми, матерями многочисленных Иоши, что мне придется выбирать из дюжины кандидаток. «Пьянчужка Нацуми, – сказал мальчишка, – ее все знают!»

Вряд ли он соврал.

– Вы далеко, Рэйден-сан? – спросил меня на выходе секретарь Окада.

Я задержался на пороге:

– Окада-сан, распорядитесь, чтобы моего посетителя разместили в отдельном помещении для особых случаев. Пусть его снабдят водой и едой. Не думаю, что его можно самостоятельно отпускать в город.

Помещением для особых случаев служило крохотное строение на задах управы. Главной особенностью его были крепкие стены из глины, перемешанной с соломой, и прочная дверь, запирающаяся на висячий замок устрашающих размеров. Единственное окно закрывали ставни такой толщины, что они могли соперничать со стенами. При необходимости у двери ставили стражника с дубинкой.

В таких строениях, именуемых кура , зажиточные горожане и самураи с приличным доходом хранили ценные вещи – картины, семейные документы, посуду для церемоний, драгоценности, доставшиеся в наследство. Кура спасала имущество от воров и пожаров. В нашем же ведомстве здесь содержали перерожденцев, за которыми требовался присмотр до вынесения решения. Вряд ли кому-то пришло бы в голову их украсть – невелико сокровище! – но побеги имели место. Лови их потом!