Джон Норман - Мятежники Гора [ЛП]

— Она неопрятна и выглядит отвратительно, — заключил крестьянин, — жалкая рабыня.

— Зато у неё привлекательные ноги, — заметил Таджима.

Крестьянин поднял хворостину и резко шлёпнул ею по своей ладони, заставив Незуми вздрогнуть.

— Если вы хотите остаться в деревне, — предупредил он, — если рассчитываете наслаждаться нашим гостеприимством, вам придётся отработать свой рис. Надо принести камни, свалить несколько деревьев и натаскать воды.

— Это более чем справедливо, — признал Таджима.

— Как эта рабыня относится к хворостине? — полюбопытствовал крестьянин.

— Держу пари, неодобрительно, — усмехнулся Таджима. — Мне пока не приходилось пороть её слишком часто.

— Опусти голову, — бросил крестьянин, обращаясь к Незуми.

— Ай-и-и! — взвизгнула она от боли.

Гибкая хворостина, злобно вжикнув, укусила кожу рабыню на левом плече прямо около шеи. Возможно, это был первый, полученный удар в её жизни. И я не сомневался, что это был жгучий удар.

Незуми, низко опустив голову, вздрагивала от рыданий.

— Убедился? — приветливо улыбнувшись, поинтересовался Таджима.

Даже издалека, из своего тёмного угла, я смог разглядеть вздувшийся рубец у основания шей девушки.

— Мужчины последуют за мной, — заявил крестьянин. — Что касается тебя, ленивая девка, а ну на ноги! Вот эта тропа ведёт к рисовым полям. Бегом! Ты уже и так целых два ана отлыниваешь от работы! Бегом, бегом!

Незуми вскочила на ноги и, рыдая, поспешила в указанном направлении. Крестьянин быстро настиг её и придал ускорения, стегнув хворостиной поперёк ягодиц, после чего, явно довольный собой, зашагал в сторону центра деревни.

— Боюсь, Незуми ничего не знает о работе на рисовых полях, — высказал я свои опасения, когда он удалился на достаточное расстояние.

— Пусть смотрит, что делают другие девки, и подражает им, — отмахнулся Таджима.

— Полагаю, другие девушки хорошо к ней отнесутся, — понадеялся я.

— Очень в этом сомневаюсь, — усмехнулся Таджима. — С первого взгляда видно, что в неволе она недавно, к тому же, к этому времени они уже два ана отработали, а она всё это время прохлаждалась.

— Надсмотрщик там будет? — поинтересовался я.

— Обязательно, — кивнул Таджима, — но эту роль, скорее всего, поручена Первой Девке.

— Я понял, — хмыкнул я.

— Не волнуйтесь, — успокоил меня он. — У неё будет хлыст или хворостина.

— Я пытаюсь оставаться невозмутимым и ни во что не вмешиваться, — сказал я. — Но почему Ты не возразил против того, что какой-то крестьянин ударил твою Незуми?

— С какой стати я должен был возражать? — удивился Таджима. — Во-первых, это пойдёт ей только на пользу, а во-вторых, мы не должны забывать, что мы здесь гости.

— Тут Ты прав, — признал я, — нам не стоит выглядеть невоспитанными.

— Точно, — подытожил мой друг.

— Что насчёт меня? — осведомился я. — Я ведь не пани. Боюсь, что буду привлекать внимание.

— Наш приятель не проявил к вам никакого интереса, — сказала Таджима. — Известно, что в войсках Лорда Темму есть некоторое количество варваров, наёмников. По-видимому, вас примут за дезертира, оказавшегося достаточно мудрым, чтобы признать, что дело его нанимателя проиграно.

— Хо! — крикнул крестьянин, отошедший уже на некоторое расстояние вперёд, оборачиваясь и махая нам рукой.

— Давайте не будем заставлять его ждать, — сказал Таджима, делая первый шаг вслед за нашим провожатым.

— Ну что ж, пойдём, потрудимся, — кивнул я.

— Не знаю, как Вы, — вздохнул тарнсмэн, — а сам я никогда не был в восторге от физического труда.

Спустя несколько анов мы вернулись в хижину, нагруженные двумя фукуро риса. О монетах никто больше не вспоминал. Вскоре после этого к нам присоединились и Незуми, прихрамывающая, грязная, с разукрашенными множеством красных полос бёдрами и руками.

— Моя спина горит, — пожаловалась она, — все мускулы ноют. Я хромаю. Я сбилась со счёта, сколько раз меня били хворостиной. Я едва могу двигаться.

— Сколько там было полевых рабынь? — полюбопытствовал её хозяин.

— Десять, — ответила девушка.

— Где они теперь? — спросил он.

— Их заперли в загоне, — сказала она.

— По крайней мере, — пожал плечами Таджима, — нас, похоже, ни в чём не заподозрили.

— Я бы не был столь уверен в этом, благородный, — заметил Харуки.

— Вы что-то заметили, садовник-сан? — спросил мой друг.

— Не думаю, что он знает, кто мы, благородный, — сказал Харуки, — но я уверен, что он что-то подозревает. Даже если мы не те, кого разыскивал всадник демонической птицы, мы всё равно можем представлять интерес для других. Пока мы занимались порученной нам работой, два человека покинули деревню. Не знаю, с каким поручением, но я бы не исключал, что оно может касаться нас и не предвещать нам ничего хорошего. Кроме того, нам слишком легко достались два фукуро риса.

— Мы, вроде как, их заработали, — напомнил я, — да ещё отправили Незуми на рисовые поля.

— Всё равно слишком легко, — настаивал Харуки.

— Ты чересчур подозрителен, — попытался успокоить его Таджима.

— Я знаю этих людей, — сказал садовник. — Я сам происхожу из их среды.

— Хорошо, что Ты предлагаешь? — осведомился я.

— В данный момент, отдыхать и ждать до заката, а когда стемнеет, разберём дальнюю стену хижины и уйдём через пролом. За входной дверью хижины наверняка будут наблюдать. Пока мы работали, я между делом обследовал частоколы деревни. Они высоки, хорошо скреплены и глубоко вкопаны, но есть места, где можно перелезть, оставаясь незамеченными.

— Только у нас нет подходящей верёвки, — напомнил я.

— Когда я сегодня валил деревья, — сказал Харуки, — я оставил один ствол, высокий и тонкий, пригодный для палисада, спрятав среди нескольких других, приготовленных то ли на дрова, то ли на доски. Ветки того ствола я обрубил так, что, если его прислонить к частоколу, по ним можно будет взобраться как по лестнице.

— Это было мудро, Харуки, — похвалил я.

— Отлично, — поддержал меня Таджима.

— А что будем делать с Незуми? — поинтересовался я.

— Если понадобится, — пожал плечами Таджима, — её можно будет связать и заткнуть рот, и тащить за собой на верёвке.

— Ты думаешь, что она уже осознала, — спросил я, — что она действительно находится на цепи?

Иногда женщине требуется некоторое время, чтобы понять тот факт, что она на цепи. Безусловно, чем умнее женщина, тем скорее до неё доходит, что она беспомощна и не имеет никаких ресурсов, что она совершенно неспособна изменить свой статус, что она оказалась в состоянии безоговорочной и категорической неволи. И тогда, вернувшись к самой себе, и заняв своё место, предначертанной природой, получая от этого удовольствие, она сама не захочет ничего иного. В ошейнике, у ног сильного мужчины, к своей радости, она находит саму себя. Наконец она стала женщиной кому-то нужной, кому-то принадлежащей, полностью принадлежащей, без компромиссов или оговорок, чего она сама давно хотела.