Джон Норман - Мятежники Гора [ЛП]

Не стал ли для неё внезапно предельно реальным радикальный сексуальный диморфизм человеческих существ? Не осознала ли она это, наконец?

Не ощутила ли она в этот момент возможные приговор и освобождение ошейника, радость даваемой в ощущениях, незамутнённой, давно предчувствуемой правды, истины, приняв которую, будет казаться бессмысленным и даже абсурдным отрицать или оспаривать, истины, в свете которой у неё, теперь рабыни, к её же радости, не осталось никакого выбора, кроме как жить?

Мы наблюдали, как она в течение нескольких инов занималась исполнением своей простой задачи, переполненной символикой признанной социальной пропасти, разверзшейся между рабыней и рабовладельцем.

— Подними голову, — потребовал Таджима, а когда рабыня подчинялась, констатировал: — У тебя хорошо получается облизывать и целовать ноги своего хозяина. Очевидно, что Ты — рабыня, и твоё призвание стоять на коленях перед мужчиной.

— Да, Господин, — не стала отрицать она.

Среди гореан бытует мнение, что все женщины — рабыни, просто некоторые уже носят ошейник, а на остальных его пока не надели. Меня часто удивляли те ненависть и презрение, с какими свободные женщины, как правило, относятся к рабыням. Не видят ли они в рабыне свою соперницу? Не негодуют ли они из-за того, что мужчины отдают предпочтение не им, а рабыне? Не завидуют ли они рабыне? Не боятся ли они рабыни в себе? С какой стати они возражают против открытости и свободы рабыни, против высвобождения её женственности, против потакания её желанию самоотверженно любить и служить, против её счастья, её страсти, её сексуальных радостей, её категорического нахождения в собственности мужчины, которому она должна служить и ублажать, который будет получать от неё всё, без ограничений и оговорок, чего бы ему ни захотелось, независимо от её желания? В любом случае отношения между свободной женщиной и рабыней далеки от равенства. Свободная женщина свободна, а рабыня — это рабыня. И как бы свободная женщина ни ненавидела и ни презирала рабыню, с какой бы жестокостью, резкостью и презрением с нею не обращалась, рабыня не может отплатить ей той же монетой, ни в малейшей степени. Подобная дерзость могла бы стоить ей жизни. Рабыни, в своей уязвимости и слабости, своей открытости и беззащитности, объекты продажи, цепи и плети, живут в благоговейном ужасе перед свободными женщинами.

— Помнится на ужине, — сказал Таджима, из руки которого свисали теперь петли верёвки, — Ты заявляла, что рабынь нужно пороть.

— В тот момент я ещё не была заклеймена, тогда на мне ещё не было ошейника, Господин, — прошептала она.

— А теперь, значит, Ты изменила своё мнение? — спросил мужчина.

— Я хочу надеяться, что Господин не будет меня бить, — сказала она.

— Но Ты теперь стала подходящим объектом для плети, не так ли? — уточнил Таджима.

— Да, Господин, — согласилась рабыня. — Теперь и я стала объектом для плети.

Тогда мужчина поднял петли верёвки так, чтобы они свисали прямо перед её лицом.

— Я прошу наказать меня, — проговорила она, — если окажусь не в состоянии полностью удовлетворить моего господина.

— Хорошо, что Ты понимаешь, что это будет сделано с тобой, — похвалил Таджима.

— Да, Господин, — прошептала девушка.

— Теперь Ты можешь удалиться в угол, — сообщил ей Таджима, указав на тёмный угол хижины, в который едва доставал тусклый свет масляной лампы, — встать там на колени, обхватить лодыжки руками и ждать, пока тебя снова не позовут.

— Да, Господин, — отозвалась она.

— И не поднимай головы, — приказал ей мужчина.

— Да, Господин.

Я видел, что Таджима, несмотря на своё земное происхождение, знал, как следует обращаться с рабыней. Похоже, её ждала суровая дисциплина. Возможно, он изучил это в тарновом или корабельном лагере, где, конечно, было собрано достаточное количество рабынь для работы и удовольствия мужчин.

— Господин, — позвала девушка.

— Что? — откликнулся Таджима.

— Я — Сумомо? — робко поинтересовалась рабыня.

— Нет, — отрезал он. — Если только у меня не возникнет желания назвать тебя так. Но даже если мне этого захочется, это всё равно будет рабской кличкой, наложенной мною на тебя.

— Да, Господин, — вздохнула девушка и отползла в угол.

— Как Ты собираешься её назвать? — полюбопытствовал я.

— Что Вы скажете о Сумомо? — спросил мой друг.

— Думаю, что это едва ли самый разумный выбор, — ответил я.

— Мне тоже так кажется, — поддержал меня он. — Что бы Вы предложили?

— Не знаю, — пожал я плечами, — но она — красивая рабыня.

— Её волосы в колтунах, — заметил мой друг, — а её тело в грязи.

— Это вполне поправимо, — сказал я, — достаточно найти расчёску и принять ванну.

— Несомненно, — согласился он.

— Есть много красивых имен, — сказал я.

— А она заслужила красивое имя? — осведомился Таджима.

— Вероятно, ещё нет, — предположил я.

— Эй, рабыня! — крикнул он в темноту.

— Господин? — отозвалась та.

— Надеюсь, Ты стоишь на коленях и держишь лодыжки руками, а твоя голова низко опущена? — уточнил мужчина.

— Да, Господин, — заверила его девушка.

— Ты — Незуми, — сообщил ей он, а когда из темноты донеслись горькие рыдания, спросил: — Как тебя называют?

— Незуми, Господин, — ответила рабыня.

— Мне на знакомо это имя, — сказал я.

— Это слово из старого языка, — объяснил Таджима, — означающее урта.

— Я понял, — усмехнулся я.

— Пойду, верну жаровню и клейма, — сказал Харуки. — А вы тем временем приготовьтесь выступать. О том, что мы здесь, некоторые всё же знают, и это небезопасно.

— Саке, ещё саке! — потребовал асигару, ударяя по низкому столу металлической пиалой.

— Незуми! — позвал Таджима, и девушка поспешила к столу с глиняным кувшином в руках.

— Какая жалкая рабыня, — прокомментировал асигару, а два его товарища рассмеялись.

— Почему это? — осведомился мой друг.

— Ты посмотри на её волосы, — указал один из асигару.

— Что верно, то верно, — вынужден был признать Таджима.

Вообще-то, к этому моменту Незуми выглядела намного более презентабельно, чем в нашу первую встречу в хижине. Её тело и волосы теперь были чисто вымытыми, как и её одежда, если крошечную тряпку полевой рабыни можно было так назвать. Разумеется, она по-прежнему оставалась босой. Таджима попытался, насколько это было возможно, имея под рукой только нож, подрезать её волосы немного поровнее, но лишь сделал их ещё короче. Со временем, конечно, они должны были отрасти.

— Зато она досталась мне задёшево, — развёл руками мой друг. — Что-то лучшее я просто не могу себе позволить. Как продвигается ваш марш на север?