Девин Мэдсон - Мы оседлаем бурю [litres]

– Кем был Джонус?

Я не собиралась задавать этот вопрос, но голова у меня кружилась, боль вгрызалась в тело десятком мелких челюстей. Он уже должен был умереть. Я должна его убить.

Лицо Лео оставалось похожим на маску – лицо человека, привыкшего, что за ним наблюдают.

– Он актер, был нанят телохранителем.

– Актер? Но зачем? Разве левантийцы не… – Я умолкла. – Актер, чтобы сыграть тебя, потому что никому не известно, как ты выглядишь под маской на самом деле.

Он не отвечал. Меня наняли убить Джонуса не ради Джонуса, а затем, чтобы обеспечить смерть доминуса Виллиуса, какие бы трюки ни использовало его окружение ради его безопасности. Голова. Я должна была привезти голову для того, чтобы они могли увериться – точно увериться, – что я убила нужного человека.

А Она говорила, что не стоит мне браться за эту работу.

Боль росла, и я стиснула нож в руке. Принц Танака был прав. Мертвецы коченеют. Кровь сворачивается, тела разлагаются. Мухи откладывают яйца в их плоть, вороны и стервятники клюют кости. Все это никогда меня не тревожило, ведь когда такое случится и с моим телом, меня больше не будет рядом, чтобы это почувствовать.

Но Она вернула к жизни мертвую плоть, и через Нее я все это почувствовала.

– Неприятная доля, – произнес Лео Виллиус, оставаясь недвижным на своей куче листьев.

Я с рычанием вонзила нож в грязь рядом с его головой.

– Будь ты проклят, и ты, и твое… – Не найдя подходящего слова, я ткнула пальцем в свою голову, а потом в его. – Ладно, все, ты выиграл. Мы идем в Кой. Неожиданного прибытия настоящего Виллиуса будет довольно, чтобы нас пропустили в замок?

– А потом ты сможешь меня убить.

– Это мои мысли? Когда в следующий раз я захочу об этом узнать, мне просто спросить у тебя?

Он не ответил, продолжая все так же таращиться на меня.

– Прекрати, – приказала я. – Хочешь в Кой, так идем в Кой. Поднимайся, пока я не передумала.

Рах

Мы шли. Шли от рассвета до заката. Шли, хотя нас мучил голод, наши глотки пересохли, а руки болели от кандалов. Мы шли по бесконечной дороге, и ее камни становились жестче с каждым шагом. И хотя нас было много, мы шли в одиночестве.

То ли они нас не поняли, то ли, наоборот, поняли слишком хорошо, но я шел в конце, позади Оруна, который шел за Кишавой, Йитти и так далее до Фесселя, самого младшего седельного мальчишки, который возглавлял процессию.

Никто не разговаривал. Не оборачивался. Мы просто тащились под палящим солнцем, съедаемые мошкарой, которую не могли отогнать из-за цепей. Мы шли в цепях, спали в цепях, ели и справляли нужду в цепях, а наши чилтейские хозяева болтались рядом на своих неказистых лошаденках. Я с нетерпением ждал случая поглядеть, как кто-нибудь из них попробует взгромоздиться на спину левантийской лошади, но они знали о нас достаточно, чтобы даже не пытаться.

В первый день мы пересекли Ленту, оставив позади сухое море камней ради равнин, залитых солнцем так, что у меня перехватило горло от тоски по дому. Во второй вышли на оживленную дорогу, но люди, проезжавшие мимо верхом и в экипажах, не выказывали к нам особого интереса. На третий день мне хватало сил только смотреть в затылок Оруну. А на четвертый я уже не поднимал взгляда от своих саднящих ступней.

На пятый день мелодию звяканья цепей и шаркающих ног разорвал крик. Левантийский крик. Мой подбородок поднялся, будто его дернули за веревочку, и я выглянул из-за массивной туши Оруна. Его шея покрылась потом, отросшие волосы намокли.

– Отойдите! Дайте дорогу!

У дороги стояла кучка чилтейских солдат с собственной длинной колонной закованных в цепи левантийцев, таких же оборванных и грязных, как и мы. Мне не хотелось с ними встречаться, не хотелось, чтобы они видели меня, но чилтейцы заставили нас поравняться. Они смотрели на нас, а мы на них, оценивающе, неуверенно, никто из нас не гордился своим положением. Я пытался прочесть клейма, но без краски они были почти неразличимы.

– О, еще наши, – сказала молодая женщина в конце колонны. Ее смуглые руки были обнажены до плеч, под одним глазом темнел фонарь. – Скоро левантийцами будут называть неудачников.

Наша цепь остановилась, поравнявшись с ними, и, не в силах придумать остроумный ответ, я попытался приветствовать ее обеими руками.

– Я капитан Рах э’Торин, Вторые Клинки Торинов.

– Тебе не кажется, что «Вторые рабы» было бы более подходящим к ситуации, а, Рах э’Торин? – Но она тоже изобразила приветственный жест, кандалы врезались в окровавленные запястья. – Я Дишива э’Яровен, Третьи Клинки Яровенов.

– Яровен? – При моей жизни Торины не контактировали с родом Яровен, но истории о них разносились по степи каждый год. Их стычки с темпачи стали легендарными. Как Второй Клинок, формально я стоял выше нее, но все равно сказал:

– Это честь встретиться со столь прославленными воинами.

– Не такими уж прославленными в последнее время. А теперь вот мы где. – Она с горькой усмешкой мотнула головой в сторону человека, стоявшего впереди нее. – Это Кека э’Яровен, мой заместитель.

Тот оглянулся, но промолчал.

– Это Орун, мой главный конюх, – сказал я. – Мой заместитель мертв.

– Он пытался сражаться? Или сбежать?

– Он бросил мне вызов.

– А. Наш главный любит, когда мы пытаемся драться. – Она понизила голос, оглянувшись через плечо на двух чилтейских коммандеров, болтавших, не слезая с лошадей. – Нашего зовут Легус. А вашего?

– Брутус.

Она фыркнула.

– До чего ж тупые у них имена.

– Они, наверное, считают глупыми наши.

Дишива недоверчиво подняла брови.

– Ты что, за них?

– Нет, я просто… Нет. Мысли вслух.

– Тогда тебе лучше быть поосторожнее, когда думаешь вслух, Рах э’Торин, а то кончишь, как Кека. Им не понравилось то, что он говорит, и они отрезали ему язык. – Она мотнула головой в сторону седельного мальчишки, стоявшего рядом с лошадью коммандера Легуса. – Не доверяй переводчикам. Они даже не солгут, чтобы защитить нас. Предатели.

К нам приближался стук копыт. Легус на такой же чахлой лошади, как у Брутуса, пробирался между двумя колоннами. На его руке висел хлыст, и чилтеец довольно щерился, глядя, как мы расступаемся перед ним, словно река, которую он мог бы перейти вброд. Он не остановился, но смерил меня взглядом, прежде чем перевести его на Дишиву. За его лошадью мне не была видна ее реакция, но когда он отъехал, предупреждающе взмахнув хлыстом, Дишива напоминала статую гордой ярости.

– Капитан, – прошипел Орун, глядя на круп удаляющейся лошади. – У этой лошади болотные клещи.

– Что-что?

Когда мимо нас пронесся Брутус, здоровяк наклонился ко мне поближе. Провожая Брутуса глазами, Орун продолжил: