Генри Олди - Золотой лук. Книга вторая. Всё бывает

– Не только, – подтвердил я. – Думать не в его природе, но он старается. Говоришь, Фаселида волнуется? Солимы перекрыли проходы в горах? Позови людей, пусть вынесут меня во двор.

– Что?

Мои слова о Зевсе удивили царя меньше, чем требование позвать людей.

– Пусть меня вынесут во двор, – повторил я.

Он не стал спорить.

Когда меня вынесли, Пегас уже ждал. Челядь жалась к стенам, бормотала охранительные молитвы. Это они зря, Пегас никого не тронул бы.

– Помочь? – спросил Иобат. Царь шел рядом с носилками. – Подсадить тебя на коня?

Он все понимал быстро.

– Нет, – запретил я. – Пегас – свобода. Он не потерпит никого рядом с собой. Никого, кроме меня.

– Ты говоришь как царь, – холодно отметил Иобат. – Как бог. Я начинаю верить снам жрецов. Начинаю верить, что у тебя получится. Это хорошо.

Носилки опустили на землю. Идти я не мог, я полз. Извиваясь как червь, нет, как змея с Гермиева жезла, как живой обрывок золотой цепи, я полз к недвижному Пегасу. Никто не смеялся, никто. Они смотрели с ужасом и восторгом. Потянувшись, я коснулся шелковистой кожи. Стало легче, боль ушла. Стоять я по-прежнему не мог, я карабкался на Пегаса, словно на гору.

Желая помочь мне, он опустился на передние колени. Нет, иначе: помогая себе, я опустился на передние колени. Свобода преклоняет колени только перед собой.

Когда я сел на Пегаса, ноги перестали беспокоить меня. Сломанные, вопящие от боли, они исчезли, замолчали, растворились. Зрение очистилось от туманной пелены, как если бы где-то там, в седой мгле Океана, дунул ветер – и очертания Эрифии сделались резче, рельефней, вплоть до самой дальней скалы, похожей на великана в доспехе. Сила пела во мне, выверяя тон каждой мышцы, каждого сухожилия.

– Принесите копья, – велел я.

Не прошло и трех дней, как солимы очистили горные тропы. Прислали старейшин, изъявили покорность. Еще месяц полетов над Фаселидой, только полетов, ничего более, и фаселитяне прикусили языки. Родосский новый флот? Он так и не отплыл из гаваней.

Возвращаясь, я слезал с Пегаса и падал. Стоять я научился спустя два месяца. Ходить на костылях – в начале зимы. Без костылей, переваливаясь хромой уткой – весной следующего года. Это не имело значения. Иобат уже не сомневался, сможет ли он оставить меня на троне Ликии.

Старый царь умер осенью, как и обещал. Он успел увидеть второго внука, Гипполоха. Даже сумел подержать его на руках. Хорошее имя, сказал Иобат. Славный парень. На отца похож. Да, согласилась Филоноя. Одно лицо.

Никогда не понимал, как они усматривают сходство между взрослым мужчиной и младенцем.

– Что было дальше? – спросил слушатель.

– Дальше была жизнь.

Старик заворочался в пыли, сел поудобнее. Вечер взлетел с дороги, пыльной и каменистой, каких тысячи на Алейской равнине. Вечер взлетел отсюда давно, вместе с Пегасом. Вместо них на дорогу пала ночь, к концу рассказа исчерпав себя до донышка. Небо на востоке налилось тусклым жемчугом, вот-вот брызнет рассвет.

Эх, дороги! Здесь можно встретить кого угодно, даже самого себя. Что значит дорога? Время и расстояние. Можно пойти вперед, можно вернуться назад. Даже если речь о времени, все равно можно вернуться назад, а уже потом пойти вперед, торя путь заново.

– Долгая, не слишком интересная жизнь. Дочь Гипподамия. Мелкие войны: кто-то всегда поднимал голову, приходилось напоминать о себе. Исандр погиб, сражаясь с солимами. Я похоронил его рядом с дедом, в нише, оставленной для меня. Как знал, что не пригодится! Пошлины за стоянку в портах и проезд по дорогам. Стройки: общественные бани, храмы, торговые ряды. Расширение границ. Внуки: Главк и Сарпедон. Мне было сорок три, нет, сорок пять, когда разнеслась весть о рождении сына Зевса, героя с великой судьбой.

Старик засмеялся:

– Говорили, что младенец задушил змей, подосланных ревнивой Герой, прямо в колыбели. Я сказал Филоное: «Думать не в природе Зевса, но, кажется, он до чего-то додумался. Задушил змей? Меня самого чуть не задушили змеи. И заметь, я к тому моменту уже покинул колыбель.» Жена не поняла, а я не стал уточнять.

– Это я знаю, – напомнил слушатель. – Про змей и Геракла. Рассказывай о себе.

– Осталось недолго. После пятидесяти я начал терять зрение. Это не мешало, когда я сидел на Пегасе или стоял рядом с ним, но досаждало в иные дни. Полностью я ослеп через десять лет, сразу после смерти Филонои. Она ушла тихо, во сне. Я сам отвез ее в горы. Мы парили над скальным некрополем, я держал жену на руках, и даже Пегас…

– Да, – кивнул слушатель. – Ты уже говорил об этом.

– Трон я оставил Гипполоху. Сам же вернулся на Пелопоннес. Нет, не в Эфиру, там меня слишком хорошо знали. Бродил от селения к селению, скитался. Рассказывал сказки о золотых цепях, крылатом коне Пегасе. О герое Беллерофонте: великом, несчастном, счастливом. Я рассказывал о нем, как о человеке, которого я знал, который сейчас далеко отсюда. Разве это не было правдой? Люди звали меня Кимоном. Многие считали, что я и есть тот странник, кто показал дриаду маленькому Гиппоною, а позднее предостерег изгнанника в Аргосе, сказав, что в доме ванакта не чтут Геру. Я не спорил: Кимон так Кимон. Если я не мог подарить этому бродяге бессмертие, я хотя бы продлил его земную жизнь на десятилетия. Болтали, что я родом из Кимы, Смирны, Пилоса, Афин, с Родоса, Саламина, Хиоса; откуда угодно, кроме Эфиры и Ликии. И впрямь, с собой из Ликии я не взял ничего, кроме серебряной фибулы. Она больше не менялась. С того дня, когда я вернулся с Тринакрии, и до недавних пор на ней всегда было одно и то же: крылатый кентавр в доспехе. Я бы показал тебе эту заколку, но я потерял ее в прошлом году.

– Ты отказался от роскоши, – слушатель пожал плечами. Он был удивлен. – От спокойной и сытой старости рядом с детьми и внуками. Сменить покой на странствия? Достаток на нищету? Свое имя на чужое? Зачем ты это сделал?!

– Зевс сказал жрецам, что дает мне время примириться с Олимпом. Я дал себе время примириться с самим собой. Поверь, это труднее, чем мировая с Олимпом. В Спарте я узнал, что Гипполох сделал соправителями в Ликии моих внуков: Главка и Сарпедона, сына Гипподамии. Пока мальчики росли, всеми делами по-прежнему заправлял Гипполох. Хороший парень, я всегда верил в него. Вот, собственно, и все. Про разбойников я тебе рассказывать не буду. Подозреваю, ты их видел. Что теперь?

– Ты знаешь, – мягко напомнил слушатель. – Ты сам все знаешь.

– Да, Танат. Знаю.

Старик не видел слушателя: Пегаса не было рядом, ни на земле, ни под облаками. Но старик различал того, кто сидел напротив, не гнушаясь пылью и голой землей, так же ясно, как если бы спустился в дальний погреб, где царили холод и тьма кромешная, встал подле узника, закованного в обрывок золотой цепи – и не побежал прочь, когда сердце в груди превратилось в ледяной кусок железа, металла редкого и дорогого.