Елена Хаецкая - Прозаические лэ [сборник litres]

– Будь ты истинным королем, тебе не было бы дела до подобных глупых речей, – возразил Юхан. – Не касайся этого меча.

– И Всеволод, и ты – вы все владели им; отчего же мне это запрещено?

– Этот меч не принес добра ни Всеволоду, ни мне. Говорю тебе, отойди, дочь.

– Если я действительно дочь тебе, отдай мне то, что принадлежит мне.

– У тебя есть Ладога. Зачем тебе проклятый меч?

– Я уже сказала: чтобы быть настоящим королем. Впусти же меня, отец!

– Красивую дочь родила мне Ингибьёрг, – сказал Юхан. – Да только злую и сумасбродную.

Впервые в жизни кто-то назвал Настасью Ивановну красивой, и она разъярилась еще больше.

– Мертвецы всегда лгут! – сказала она. – Я уже поняла это.

И она изо всех сил ударила кулаком по ледяной преграде. Тысячи иголок вонзились ей в руку, раздался громкий звон, и лед разлетелся по сторонам. Ледышки фонтаном рухнули в огонь, пригасили пламя, зашипели на камнях, исчезая, – и Настасья Ивановна провалилась в могилу к своему отцу.

Она схватила меч, а Юхан поднял руку и коснулся ее волос.

– Ты красивая, милая дочь моя, – повторил он и закрыл глаза.

И сколько она ни толкала его, руками и сапогами, сколько ни кричала ему в уши, сколько ни трясла, ни дергала за волосы, – он больше не произнес ни слова. Тогда она сорвала с его головы золотой обруч и, с обручем и мечом, выбралась на волю.

Когда она шла к кораблю, то увидела большую змею, проползавшую по скале. Змея была яркой в сумеречном предрассветном свете и двигалась медленно, и Настасья Ивановна подумала, что эта змея недавно линяла. А потом она подняла меч и ударила по змее, рассекая ее надвое. И тотчас перед ней явился молодой воин, с темно-рыжими волосами и веснушчатым лицом; в его теле нашлось несколько капель крови, и они остудили меч, так что Настасья Ивановна смогла вложить его в ножны, а свой старый меч взяла в руку.

Старый дружинник, который видел все это, спросил:

– Почему ты убила его?

– Это мой дядя Фафнир, – отвечала Настасья Ивановна и надела на голову обруч, который забрала у своего отца. – Он давно мертв. Мне нужна была капля живой крови, иначе тебе бы несдобровать!

Корабли Настасьи Ивановны отошли от острова Сам-сей еще затемно и повернули к Норвегии.

В то лето слух о короле Настасье Ивановне облетел весь Север: она владела проклятым мечом Всеволода и густо засеяла мертвыми телами побережья Норвегии и Швеции.

Сама Настасья Ивановна была заметна издалека – высокая, с длинными волосами, с золотым обручем на шлеме и с мечом, похожим на солнечный луч, и воины задумывались, когда замечали ее стоящей на носу корабля из Ладоги.

В схватке с Настасьей Ивановной погиб Арнгрим, а Инги бежал. Настасья Ивановна презрительно смеялась ему вслед.

И она вернулась домой с богатой добычей.

Осенью к ней в первый раз посватался жених. Это был племянник короля Ирландии – Калеграс Тристрамсон.

Едва он вошел и предстал перед Настасьей Ивановной, как сердце ее против воли дрогнуло, и за это Настасья Ивановна мгновенно возненавидела Калеграса Тристрамсона.

Он был высок и строен, с широкими плечами и гордой шеей; волосы его были темными и блестящими, глаза – синими, в черных ресницах, кожа матовой и бледной. Его ладони были широкими, и вот на эти-то ладони и смотрела Настасья Ивановна: грубые и нежные, шершавые и загребущие, это были руки мужчины.

Калеграс Тристрамсон, конечно, знал, какими глазами глядят на него женщины, и, встретив ошеломленный взор Настасьи Ивановны, едва заметно усмехнулся. И она сразу же догадалась, что у него на уме унизить ее и раздавить.

– Для чего ты проделал столь трудный путь, любезный гость? – спросила Настасья Ивановна с улыбкой на губах.

– Прибыл поговорить со здешним королем, – отвечал Калеграс, кланяясь так изысканно, что захотелось Настасье Ивановне плюнуть. Но и тут она не показала своей злобы и задавила ее в груди, а отвечала ровным, ласковым голосом:

– Здешний король – это я. Мне можешь сказать все, что хотел сказать королю, а я уж поразмыслю над услышанным и передам ответ.

И начался пир, какой подобает при встрече со столь именитым гостем. Подносили и уносили чаши, звучали необдуманные речи, которые тотчас забывались и людьми, и богами – потому что и боги на подобных пиршествах бывают пьяны и беспамятны.

Наконец Калеграс заговорил о том, ради чего явился:

– Слыхал я, ваше величество, что король Гардарики – дева, равной которым не сыскать на всем Севере.

– Верно ты слыхал, – сказала Настасья Ивановна, не моргнув глазом.

Она не побледнела и не покраснела, а только выпила еще вина, и штормовое море в ее глазах почернело.

– Природа же девы такова, что не может дева без супруга, – продолжал Калеграс. – В этом честь для девы и для мужа.

«Для мужа-то честь, а вот для девы – сомнительно», – подумала Настасья Ивановна, но вслух этого говорить не стала, потому что замыслила сбить с ирландца спесь, да так, чтобы навсегда запомнил он короля Гардарики Настасью Ивановну!

– К чему ты клонишь, гость дорогой, в толк не возьму, – сказала Настасья Ивановна.

– Скажу без обиняков, ваше величество: дядя мой – король Ирландии. А сам я перед тобой как на ладони: можешь рассмотреть меня со всех сторон и даже опробовать, каков я в поединке. Только меч свой против меня не поднимай – знаю уже, что от ран, нанесенных им, никому не оправиться.

– Не пристало деве биться в поединке с таким знатным и статным мужем, – проговорила Настасья Ивановна.

Дружинники, кто слышал эти слова, похолодели и помертвели: звучал в них смертный приговор Калеграсу Тристрамсону. Самый старый дружинник, который помнил Настасью Ивановну еще деткой, даже посмотрел на жениха с испугом: уж не догадался ли он, какая ждет его участь, не схватился ли за оружие, не готов ли бежать, отбиваясь, на свой корабль?

Но Калеграс Тристрамсон ни о чем не догадывался, улыбался самодовольно и ел мясо.

А Настасья Ивановна вскочила на стол, грохнув сапогами, расставила ноги, подбоченилась, вскинула голову, тряхнула волосами, сверкнула золотым обручем, взятым у Юхана, и закричала:

– Знаете вы меня с самого детства и известно вам, что я – чистая дева. Перед всеми говорю и клянусь: отдам себя в жены этому ирландскому Калеграсу Тристрамсону, как он того хочет, если сумеет отнять мою невинность нынешней ночью. Пусть покажет вам наутро покрывала, запятнанные моей кровью, – и пойдете все под его руку, а я сделаюсь его королевой, и не буду более вашим королем.

Калеграс Тристрамсон был немного растерян. Странное условие поставила ему невеста!

– Разве не делается такое лишь после свадьбы? – спросил он.

– А мы и свадьбу сыграем! – отвечала Настасья Ивановна, передернув плечами и притопнув ногой. – Завтра объявим, да и начнем. Или ты испугался, воин храбрый?