Холли Рейс - Полночные близнецы [litres]

Олли с пола смотрит на него снизу вверх, его глаза полны слез.

– Все. Все, что Мидраут хочет сотворить с нами, с Аннуном и Итхром.

Я возвращаюсь в кресло. Мое видение – это то же самое, что увидел Олли? Неужели наш Иммрал позволил мне поймать мысли Олли, когда мы с ним соприкоснулись? Я цепенею.

– Расскажите мне, – просит лорд Элленби.

– Не уверен, что у меня найдутся слова. Мне бы хотелось найти способ показать вам это, – отвечает Олли.

– Может, вот так получится? – говорю я, хотя чувствую себя слишком измученной, даже просто думая об этом.

Я протягиваю Олли руку.

– Просто доверься мне на этот раз, – говорю я брату.

Я просовываю одну руку под его локоть и собираюсь с силами перед очередным взрывом молний. По моему кивку Олли глубоко вздыхает, потом хватает коробку. Мне досталась лишь малая толика той боли, которую испытал он, но и этого достаточно. Я не задерживаюсь на образах, всплывающих в моем сознании. Вместо этого я передаю их наружу через плечо и руку, через кончики пальцев, и они превращаются в призраков, движущихся по деревянным панелям стен кабинета лорда Элленби.

Мы видим миллионы людей, одинаково одетых, марширующих под знаменем Мидраута. Все звуки затихают над страной, а потом и над всем миром. Единственный дозволенный шум – тот, которого невозможно избежать. Да и зачем людям голоса, если Мидраут сам говорит им, что́ нужно думать?

Образы на стене меняют очертания, когда коробка-головоломка сообщает нам с Олли о намерениях своего хозяина. На стене появляются величественные сооружения – Букингемский дворец, Эдинбургский замок, собор Святого Павла, – и они разваливаются, сменяясь гигантскими фабриками, где бездумно движутся рабочие, выполняя то единственное, что умеют. Инспайры рисуют детей, потом отрывают их от родителей, отправляют в тренировочные лагеря, где те учатся делать одну-единственную работу, которой им предстоит заниматься всю жизнь. Потом инспайры показывают нам множество лабораторных сосудов, и в каждом из них растет ребенок. Любовь вне закона в мире Мидраута. Она просто ни к чему. Она неэффективна.

Мы видим, как любого, кто выглядит или ведет себя необычно, вытаскивают из его дома. Некоторых вынуждают измениться, их души калечат идеей Мидраута о норме. Если их не удается сломать, их убивают. По улицам несутся алые потоки крови аутсайдеров.

Потом на стенах вспыхивают огромные костры. Книги, картины, музыкальные партитуры летят в них. Единственный вид искусства, нужный в мире Мидраута, – это его собственные скульптурные изображения, стоящие в суровых бездушных храмах и часовнях. Это все, что знает человечество.

Инспайры меняют цвета с красных и медных на холодные синие и зеленовато-голубые, и мы каким-то образом понимаем, что теперь видим Аннун. Здесь знакомый нам яркий и веселый ландшафт трансформировался в пустыню. Маленькие инспайры, застрявшие тут, грустно блуждают, не в состоянии найти хоть какого-то сновидца с остатками воображения, чтобы использовать его. Феи – Андраста, Мерлин, Нимуэ и все остальные – лежат разбитые и бездыханные, а потом рассыпаются в инспайров, из которых были созданы давным-давно. Потом в фокусе оказываются все сновидцы в этом унылом краю. В Аннуне ни у одного из них нет рта, просто гладкая кожа на том месте, где он должен быть. В Итхре им не позволено говорить; в Аннуне они и не могут этого делать.

Инспайры на стенах теперь расщепляются между Аннуном и Итхром. И образ Мидраута заполняет обе части: в Итхре – в виде статуй и портретов, в Аннуне – как бессмертная Фея. Единственная Фея. В Итхре реальный Мидраут купается в роскоши – старый, умирающий человек. Но когда он испускает последний вздох, жизнь в Итхре продолжается так, как он предписывал. Смертный лидер больше уже не нужен, поскольку единственный хозяин, единственная идея, знакомая всем, – это Мидраут. Только он один управляет Аннуном, а потому ему больше не требуется тело в Итхре. Так уж устроен человек: он подчиняется правилам, которые установлены тем, кто превратил себя в единого истинного бога.

Олли выпускает коробку, мы оба отшатываемся от нее. Инспайры на стенах рассыпаются.

Мы вчетвером сидим молча. У меня болит сердце от картины пустого величия Мидраута. Я не могу понять, как кому-то вообще могло захотеться такого серого, такого убогого будущего. Я думаю о мире, который люблю, который представляет собой мое единственное утешение и единственный источник радости, о том, как он сократился до такого же бездушного мирка, как тот, что прячется под Королевским арсеналом. Я думаю об Андрасте, моем ангеле-хранителе. Ее шрамы вскрылись, когда я в последний раз видела ее, и когда я впервые с ней встретилась, она страдала. Мне невыносима мысль о том, что обе мои матери стерты тем человеком, – человеком, который считает себя вправе мучить невинных.

Наконец Олли говорит:

– Но мы ведь вовремя это обнаружили, да? Вовремя для того, чтобы всё остановить? Я хочу сказать, в Итхре ведь это еще не началось, так?

– Ты счастливчик, если так думаешь, – говорит Самсон. – Ты разве не замечал еще того, что происходит? Я заметил.

Лорд Элленби кивает:

– Страх. Так всегда начинаются подобные вещи. Людей заставляют бояться друг друга. И это уже началось.

Мои поездки в школу – и пассажиры, которые отступают назад, чтобы не оказаться рядом со мной, – приобретают новое значение. Я другая , а значит, меня нужно бояться. И сколько времени пройдет до того, как меня вытащат из дома и убьют прямо на улице, потому что их новый хозяин как следует промыл им мозги?

– Но зачем он это делает? – взрываюсь я. – Я просто не понимаю зачем…

Я чувствую себя совсем, совершенно бесполезной.

– Вы ведь были рыцарем при нем, да, сэр? – говорит Самсон. – Как вам кажется, он всегда был таким?

Лорд Элленби мрачно обдумывает его слова.

– Не могу ответить. Он всегда был таким тихим, но при этом уверенным. Полагаю… Полагаю, это нечто вроде отравы, это опьяняет – понимание того, что ты можешь управлять чьим-то сознанием. Полагаю, он начал с малого – так сказать, испытывал границы своей силы. Потом, когда стало получаться, он подумал: «А что тут плохого?» – и увеличил усилия.

– Мало-помалу, шаг за шагом, – проворчал Самсон.

– Верно. И так до тех пор, пока ты не начинаешь верить, что обладаешь божественным правом приказывать всем все, что тебе вздумается.

Я ерзаю от неловкости. Еще до того, как я узнала, что обладаю Иммралом, я мечтала о том, чтобы люди возненавидели Олли.

– И можем ли мы всерьез его винить? – с унылой усмешкой говорит лорд Элленби. – Я и вспомнить не смогу, сколько раз я спорил с другими лордами и леди о протоколе или о том, чему мы должны учить наших сквайров. Это так утомительно – отстаивать свое мнение снова и снова. Иногда хочется, чтобы люди просто поверили, что ты знаешь, о чем говоришь.