Роберт Янг - Анабасис во времени

Они подкрепились дынями и водой из куллехов. Вскоре сани взмыли вверх, держа курс на пещеру. Маршрут Биллингс не помнил, поэтому полностью полагался на автопилот.

В долине они очутились ближе к рассвету. На подлете к городу восточное небо окрасилось серым. На дне «синего озера» кипела жизнь. Людской поток наводнил улицы и тек по направлению к площади. Джинны еще не показывались. Скоро синий свет погаснет, если только джинны по непонятной причине не решат оставить его включенным.

— Билл, осторожно! Рухх! — воскликнула Дуньязада.

Вспорхнув с вершины гор, птица устремилась прямо на них. Не она ли атаковала их вчера? Впрочем, неважно. Биллингс лихорадочно вдавил кнопку экстренного хроноскачка и зажмурился от ослепительного солнечного света, залившего тобоган. Дуньязада охнула. Рухх исчезла, наверное, вернулась в гнездо.

Заметив вход в пещеру, Биллингс направил сани туда, но мгновенно пожалел о своем решении, услыхав тихое ржание лошадей. К несчастью, было слишком поздно разворачивать тобоган. Разбойники опередили их буквально на пару минут; если бы не временной скачок, они бы увидели, как всадники поднимаются по горной тропе. В попытке избежать встречи со Скиллой, Биллингс нарвался на Харибду.

Чтобы не врезаться в скакунов, он чуть не опрокинул сани прежде, чем сумел отыскать место для приземления. Палец уже потянулся к кнопке экстренного хроноскачка, как двое разбойников молниеносно скрутили седока. Биллингс попробовал добраться до морозителя, но мешал ремень безопасности. Тем временем, разбойники схватили Дуньязаду. По сравнению с ругательствами, которыми она осыпала негодяев, брань в его адрес, когда он тащил ее через двор, казалась детским лепетом. Биллингс предпринял последнюю отчаянную попытку дотянуться до морозителя, но в следующую секунду что-то тяжелое обрушилось ему на затылок, и мир погрузился во мрак.

Голова у Биллингса раскалывалась, взгляд не желал фокусироваться. Зато обоняние и слух работали отменно. По запахам и звукам складывалось впечатление, что он попал на слет пожарных-добровольцев.

Наконец в глазах перестало двоиться, и Биллингс сумел разглядеть «пожарных». В грязных бурнусах с болтавшимися за спиной капюшонами, они пили из глиняных чаш, которые поочередно запускали в огромный глиняный кувшин, стоящий неподалеку. Судя по запаху, в кувшине плескалось пиво. Из рулонов шелка разбойники соорудили подобие барной стойки, и теперь облепили ее с двух сторон.

Биллингс насчитал четырнадцать человек.

Один, длинноносый, с маленькими злобными глазками, рассказывал похабный анекдот. Едва он закончил, остальные разразились оглушительным хохотом.

— Аллах всемогущий! Ибрагим, у тебя даже верблюд засмеется! — воскликнул кто-то.

Ибрагим наполнил чашу и завел новый рассказ.

«Дунни! — испуганно встрепенулся Биллингс. — Где Дунни?»

Она сидела неподалеку, привалившись к стене, тоже связанная по рукам и ногам. Внезапно Биллингс заметил рядом с ней третьего пленника, которого поначалу принял за разбойника. Но присмотревшись, он понял свою ошибку. Хоть и одетый в бурнус, узник был совсем мальчишка, немногим старше Дуньязады; путы тоже сковывали его по рукам и ногам.

— Дунни, ты цела?

Она обратила к нему заплаканное лицо.

— О, Билл! Я думала, тебя убили.

Ее заколка исчезла, прядь смоляных волос упала на лоб. Биллингс хотел заправить ее, но не смог высвободить руку.

— Не плачь, Дунни. Со мной все в порядке. — Он покосился на товарища по несчастью, круглолицего паренька с огромными проникновенными карими глазами и копной черных волос. — Лучше скажи, кто это?

— Али-Баба. Он застал разбойников, когда те пытались украсть у него козу, в итоге, его похитили и привезли сюда в надежде получить большой выкуп. Отец Али-Бабы очень богат.

— Если отец не заплатит, меня четвертуют, — добавил Али-Баба.

Али-Баба. Имя было свежо в памяти. Буквально вчера Биллингсу приснился сюжет из сказок Шехеразады про Али-Бабу и Сорок разбойников; во сне тот произнес магические слова и с их помощью проник в пещеру с сокровищами.

Банальное совпадение, разумеется. В восточных странах девятого столетия имя Али-Баба было таким же распространенным, как Джон Смит в Америке двадцать первого века.

— Меня тоже пленили ради выкупа, — призналась Дунни.

— Но откуда они узнали, кто ты? — недоумевал Биллингс.

— От меня… В гневе я сказала, что мой отец визирь на службе у Султана, и Султан отрубит им головы, когда поймает.

— Только не это! — простонал Биллингс.

— Мою козочку звали Бадр-аль-Будур, — продолжал Али-Баба. — Мы были с ней неразлучны. А они… они убили ее и съели.

— Презренные! — с жаром воскликнула Дунни. — Просто отрубить голову им мало!

— Утром Бадр-аль-Будур встречала меня у порога, и я угощал ее сладким кунафе. А если вечером у нас случалось на ужин кнафе, я обязательно приберегал для нее кусочек. Кнафе неподходящая еда для коз, но она его просто обожала. Чудо, а не козочка.

— Если ты здесь, значит, разбойники перенесли тебя через Занавес, — перебил Биллингс.

— Да, но мне завязали глаза, поэтому узнал я об этом, лишь когда один из похитителей обмолвился, что теперь мы в стране джиннов.

— А про Занавес они говорили?

— Нет. Но кто-то сказал «Сезам, откройся», после чего мы очутились в стране джиннов.

— И Занавес отрылся?

— Не видел, не знаю.

— Сезам это масличное зернышко, — оживилась Дуньязада. — Но вдруг оно служит еще и заклинанием?

— А о чем они говорили до сезама? — допытывался Биллингс.

— Сперва говорили про ячменное пиво, и потом продолжили про него.

— Начали о злаках и ими же закончили. Тогда понятно, откуда взялся сезам, — резюмировал Биллингс.

— Но почему именно «Сезам, откройся»? — упорствовала Дуньязада.

— Понятия не имею.

Биллингс подозревал, что Али-Баба либо выдумал слово, либо спутал его с другим. Но даже если юноша не ошибся, версия не выдерживала никакой критики. Это в сказках можно отворить дверь в сокровищницу, произнеся «Сезам, откройся». В реальном же мире ни одна фраза не подействует на пространственно-временной разлом.

Тем временем один из похитителей с чашей в руке отплясывал джигу и, маневрируя среди нагромождения драгоценных слитков и шелков, постепенно оказался перед пленниками. Лицо у него было приплюснутым, как будто в детстве его лягнула лошадь.

— Глядите! — воскликнул он, указывая на Биллингса. — Пес очнулся!

На возглас поспешили трое: первый, Ибрагим, развлекавший компанию скабрезными историями, второй одноглазый, а у третьего выступающие передние зубы отливали желтизной. Судя по оглушительному и подобострастному смеху, сопровождавшему шуточки Ибрагима, тот был в шайке главный.