Роберт Янг - Анабасис во времени

Тогда хитрый Ксенофонт повел конницу вверх по течению, делая вид, что намерен переправиться в месте, где недавно стоял лагерь. Страшась тыловой атаки, всадники, преграждавшие путь Хирисофу, срочно ретировались. Однако Хирисоф не бросился в погоню, спокойно пересек реку и штурмом взял холмы, охраняемые лишь кучкой дозорных.

Тем временем, возвратился Ксенофонт и разогнал кар-духских лучников, отважившихся спуститься на равнину. Нестроевые и скот начали переправу. Сирийские носильщики пристроили поклажу у кромки пологого берега и терпеливо ждали своей очереди. Нестроевые разношерстной толпой двигались к берегу. Каким-то чудом им удалось сохранить единственный обоз и перетащить его через горы. Запряженный быками обоз опасно накренился, но тут же обрел равновесие, едва грязные ступицы скрылись под водой. Упряжка, вне всяких сомнений, принадлежала старику Анитию.

Сам оружейник, по колено в воде, шел следом. За ним, утопая почти по пояс, брела девушка. Худенькая, с лицом сказочной пери и черными как смоль волосами. Ее алая блуза и синяя юбка превратились в отрепья, краски выцвели от многочисленных стирок. Красно-синий платок покрывал плечи. Алек хотел окликнуть ее, но не смог, имя точно застыло на губах. Интуитивно девушка обернулась, увидела раненого, с трудом опиравшегося на локоть, и с криком бросилась к нему, то исчезая, то появляясь на поверхности вод. Потом распростерлась перед носилками, причитая:

— Александр, ты ранен! Я не знала, прости!

Имя вновь не сорвалось с его губ, но на то была веская, уважительная причина — поцелуи. Вода с мокрых прядей струилась по щекам и шее. Лишь когда девушка откинула голову, чтобы перевести дух, Алек, собравшись с силами, обнял ее за талию и вымолвил заветное:

— Сарайи!

Горючие слезы, смешанные с речной водой, хлынули ему на лицо.

— Мне нужно было остаться в деревне, но я не смогла находиться вдали от тебя, поэтому сбежала и укрылась в лагере нестроевых, пообещав Анитию стирать и готовить, если он возьмет меня с собой. Молю, Александр, не гневайся.

Впервые он заметил глубину ее бездонных карих глаз. Впервые разглядел таившиеся в них обещания.

— Я рад, что ты сбежала.

Сарайи вновь припала к его губам, но внезапно отстранилась, вспыхнула. Алек тоже покраснел при виде толпы зрителей. Помимо носильщиков, нескольких сотен ухмыляющихся пельтастов и гоплитов, на трогательное воссоединение взирал восседающий верхом Ксенофонт.

Сбросив оцепенение, Алек не замедлили воспользоваться случаем.

— Ксенофонт, ты щедро дарил мне милости, так позволь просить еще об одной. Разреши этой невольнице сопровождать войско, дабы я смог присматривать за ней.

Афинянин улыбнулся.

— Из вас двоих ты больше нуждаешься в присмотре, а кто справится с этим лучше женщины? Будь по-твоему.

На третьи сутки пребывания в Армении греки достигли истоков реки Тигр. Там местный правитель Тирибаз потребовал встречи со стратегами и пообещал не препятствовать походу, если пощадят его подданных. Три дня спустя греческое войско в сопровождении конницы Тирибаза миновало дворец Сикванор и обосновалось в близлежащих селениях.

Ночью выпал снег, и утром солдаты наотрез отказались вставать. Дабы пристыдить их, Ксенофонт начал рубить дрова. Пасий первым последовал его примеру, за ним Сарайи — вскоре у палатки афинянина полыхал костер. Тем временем, более-менее окрепший Алек обнаружил пропажу футляра с пленками.

Еще накануне футляр лежал в потайном кармане доспехов — он лично убрал его туда после того, как вставил последний, пятый картридж в шлем Пасия, пока тот рыскал в поисках продовольствия, а изредка заглядывавший на огонек Ксенофонт мирно дремал на тюфяке Сарайи. Помнится, Сарайи спросила, для чего эта странная коробочка, и Алек отшутился тогда, мол, чтобы хранить всякие странные штучки.

Очевидно, Дурис-беотиец в своей самонадеянности не заметил агента «Минувшее-Ко». Очевидно также, что этот агент — Пасий, либо Сарайи.

Впрочем, Сарайи можно исключить. «Минувшее-Ко» еще не выжили из ума, чтобы послать в затяжной поход девятнадцати или двадцатиоднолетнюю девушку. Правда, появилась она лишь на половине пути, но вторая половина сулила куда большие трудности, какие современной американке явно не по плечу. Преодолеть их могла лишь истинная вавилонская рабыня.

Остается Пасий. Ему, проводящему каждую ночь у порога, строго-настрого поручили будить Алека или Ксенофонта в случае вторжения незваных гостей. Алек всегда укрывался панцирем поверх жидкого одеяла, и Пасию ничего не стоило умыкнуть картридж, пока обитатели палатки крепко спали. Ксенофонт ушел рано, поэтому свидетелей никаких.

Прежде, чем вынести окончательный вердикт, Алек тщательно обследовал стены палатки, но прорех не нашел. Потом настал черед колышков — тоже чисто, и никаких следов на снегу.

Значит, Пасий. По логике, он не просто подходящий, а единственный кандидат.

Получается, это Пасий навязался ему в друзья, не наоборот. Наверняка он не планировал красть футляр вплоть до Трапезунта, но едва шлем попал ему в руки, решил самостоятельно закончить съемку. Для этого не хватало пятого, последнего картриджа, поэтому он и задумал кражу, не подозревая, что Алек уже заменил пленку.

Зыбкие надежды на невиновность товарища развеяла последняя улика. Получив чужой шлем, Пасий отдал свой Алеку. Теперь же ничто не мешало произвести обратный обмен, однако этого не произошло.

Алек вздохнул. По-хорошему, убийца мог нанести удар в любую секунду, но чутье подсказывало, что Пасий повременит с расправой до Трапезунта, ведь ему поручено оберегать больного и в случае чего его первого призовут к ответу.

А до тех пор надо смотреть в оба и ждать.

Наутро войско десяти тысяч вновь сомкнуло ряды и тронулось в путь. Как и Тиссаферн, Тирибаз не внушал стратегам особого доверия, поэтому никто не удивился засаде, устроенной в близлежащих холмах. Предвидя коварство мнимого союзника, Ксенофонт отправил в горы отряд пель-тастов и конницу — те после успешной тыловой атаки обратили вражеские силы в бегство. Три дня спустя греки переправились через реку Евфрат почти у самых истоков.

Подул пронизывающий северный ветер. Снег валил не переставая, и наметал высокие, по колено сугробы. Измученные животные дохли одно за другим. На четвертый день голод и усталость скосили немало солдат. В слепящей белизне уцелевшее войско едва волочило обмороженные ноги.

К вечеру пятого дня Хирисоф заметил скопление армянских деревень. Деревни разделили по жребию — часть досталась арьергарду Ксенофонта, который больше прочих страдал от атак разгромленной конницы неприятеля. Заметив враждебность населения, Поликрат-афинянин испросил у Ксенофонта позволения послать вперед отряд пель-тастов. Ксенофонт дал добро, но посоветовал дождаться утра. Несмотря на тяготы путешествия, Алек полностью окреп и, сгорая от нетерпения, решил предоставить Пасию возможность нанести смертельный удар. Поэтому он вызвался сопровождать Поликрата. Ксенофонт согласился. Разумеется, Пасий не замедлил напроситься следом. Поколебавшись, Ксенофонт нехотя кивнул.