Роберт Янг - Анабасис во времени

— Но почему? — только и вырвалось у него.

— Ты умный человек, Александр, как и твои хозяева. Однако вам и в голову не приходило, что настанет день, и враги воспользуются синхронностью времени, дабы обрести беспрецедентное преимущество в суровой финансовой войне.

— Позволь объяснить. Для наглядности представь, что враг — это ты. Представил? Так вот, среди твоих рабов есть сУ пРУ жескаячета, всю жизнь прозябавшая в нищете. Супруга беременеет и благодаря передовым технологиям узнает, что родится мальчик. Ты обещаешь чете богатство — далеко не баснословное, но для тех, кто не держал в руках и полдарика, целый дарик покажется несметным состоянием. Они выслушивают твое предложение и принимают его. После, обучив их всем тонкостям, ты отправляешь семейство в прошлое, за тридцать лет до великого похода Кира. Рождается ребенок, и родители, следуя полученным инструкциям, готовят его к миссии — миссии непонятной, ибо малыш принадлежит к другому времени, — но выполнить которую нужно любой ценой. Ненароком или по указанию свыше, дитя нарекают Ксенофонтом, растолковывают обязанности и говорят, что в случае успеха он, если пожелает, может остаться в грядущей эпохе, к которой принадлежит по праву. Понимаешь, к чему я веду, Александр?

— Пожалуй… Думаю, хозяева твоих родителей решили слепить из тебя настоящего Ксенофонта. Но к чему эти откровения, если конечная цель — убить меня?

— Ошибаешься, Александр. Мои планы изменились по трем причинам, коих хозяева не учли. Еще молодым мне повстречался колченогий старец с обезображенным лицом и спросил, откуда берутся добропорядочные и благородные люди. И, не дождавшись ответа, молвил: «Следуй за мной, узнаешь». Так я стал его учеником, а ученики Сократа, Александр, никогда не опустятся до убийства. Это во-первых. Во-вторых, общество, взрастившее меня, сильно отличается от общества, чьи устои чтят родители. Не стану утверждать, что мое лучше, но как его дитя, я не могу, а с недавних пор еще и не считаю нужным поступать так, как поступил бы человек вашей эпохи. Достаток облагородил нашу семью — не зря отцу пожаловали титул всадника. Пусть меня воспитывали по строгой указке хозяев, но всегда внушали, что успех или неуспех миссии, равно как и способ его достижения, полностью в моих руках.

— А третья причина?

Ксенофонт погладил хромированную поверхность футляра.

— Какой прок от меня в эпоху, где создают такие вещицы? В эпоху, где реальность записывают на устройства размером с гальку? Там я гожусь лишь в подметальщики да в мусорщики. Ни ты, ни мои родители не вправе раскрывать будущее, поэтому не знаю, достигну ли я высот больших, чем теперь. Знаю одно — в твой век мне не светит ровным счетом ничего, а даже для меня, человека скромного, любителя рыбалки, охоты и философии, «ничего» смерти подобно. Каким ничтожным я себя почувствую, если хоть на мгновение перенесусь в эпоху величайшего прогресса! Вот поэтому, Александр, убивать тебя нет никакого смысла.

— Одного не пойму, если ты изначально планировал вернуть футляр, зачем его вообще понадобилось воровать — извини, присваивать?

Ксенофонт улыбнулся.

— По-моему, ответ очевиден. Я оберегал футляр, чтобы он не попал в чужие руки, ведь зрелище, хранящееся в нем, куда важнее для меня, нежели для тебя. Я ведь главный герой, верно?

Алек ошарашенно молчал.

— Ясно теперь, почему меня назначили помощником, — выдавил он наконец. — Когда ты догадался?

— У груды оружия в Ситтаке, когда мнимый лакедемонянин обратился ко мне на аттическом диалекте. Жаль, я проглядел Дуриса-беотийца, иначе изгнал бы негодяя из наших рядов. Все ради зрелища. Когда ты отдал шлем, я добился, чтобы Пасий сопровождал меня повсюду, а после твоего выздоровления присвоил футляр, дабы основная часть действа сохранилась для потомков. Подобно всем, кто стремится возвыситься над толпой, я очень тщеславен. Хочу, чтобы меня помнили, восхищались. С первого дня кампании я веду подробный дневник в надежде когда-нибудь поведать будущим поколениям об этих событиях и своей роли в них, но любой, самый красноречивый слог не сравнится с записями, лежащими в футляре и в шлеме.

— Бери, Александр. — Ксенофонт пододвинул к нему футляр. — Бери и храни как зеницу ока. Прости, если мое тщеславие добавило тебе хлопот. Надеюсь, ты не обвинил невинного в воровстве, совершенном мною.

— Сарайи! — Алек резко вскочил. — Ксенофонт, мне пора. Ты прав, я и впрямь обвинил невинного.

Афинянин вздохнул.

— Этого я и боялся. Хотел бы помочь, но не могу. Могу лишь дать совет — женщину прямотой не возьмешь. Хитри.

— Спасибо, учту.

В палатке, которую Алек делил с Сарай, обнаружился только растерянный, сбитый с толку Пасий.

— Александр, она исчезла, испарилась. Секунду назад была тут, а потом — бац, и нету. Не понимаю, как ей это удалось.

— Зато я понимаю. И кажется знаю, где ее искать.

Глядя на товарища, Алек вспоминал пережитые вместе тяготы и приключения.

— Прощай, Пасий.

— Последуешь за ней и более не возвратишься?

— Никогда.

— Да будет так. Вавилонская невольница станет тебе прекрасной женой — если только убедишь ее взять обратно те бранные слова, что она наговорила на вопрос о причине вашей размолвке.

— Что-нибудь придумаю.

— Тогда прощай, Александр. Вернусь в Аркадию и сразу принесу в жертву козла и овцу, чтобы боги послали вам здоровых сыновей.

Хроностанция лежала в четырех милях к югу от города. Спрятанный в густой траве локатор — неизменный атрибут всех станций, начинал транслировать сигнал в радиусе десяти тысяч миль за сутки до прибытия корабля. Ближе к источнику сигнал усиливался, на расстоянии затихал, однако человек несведущий принял бы его максимум за звон в ушах.

Сарайи стояла у подножия холма. В парадной греческой тунике она ничем не отличалась от офисной работницы, томящейся в ожидании электробаса.

Занимался рассвет.

Алек нервно закурил последнюю сигарету и встал рядом с девушкой.

— Должен сказать, мисс Смит, впервые зрители увидят мою ленту без цензуры.

«Мисс» даже не шелохнулась.

— Как непосредственный режиссер хронозрелища, — безмятежно вещал Алек, — я в обязательном порядке контролирую процесс монтажа, чтобы интимные кадры не стали достоянием общественности. Но в записях же нет ничего личного. Согласны, мисс Смит?

Почудилось, или девушка и впрямь вздрогнула?

— Вдобавок, большинство интимных сцен сняты урывками, ведь рано или поздно я стаскивал шлем. И иногда мы даже не забывали задуть лампаду. Не всегда, но тем не менее. Помнишь тот раз в нашем любовном гнездышке под землей, когда ты…

— Александр Генри, вы грязный шантажист!