Игорь Журавлёв - Фантазм

– Понял, – кивнул головой Егор и с тех пор музыкантом стать больше не пытался.

Сейчас, когда они с Ольгой стояли возле музыкальной школы, он вдруг вспомнил этот разговор. И вспомнил, как это называется – воспоминание по ассоциации. Цепочка проста: он видит музыкальную школу – она напоминает ему проваленный экзамен, что, в свою очередь, будит чувство перенесенной обиды, а так же чувство избавления от нее, дарованное старой училкой пения. Но на самом деле сейчас все это совершенно неважно и Егор выкинул это лишнее воспоминание из головы, потому что они с Олей сейчас целовались. А это у него точно получалось гораздо лучше, чем, скажем, петь песни.

Они целовались, и им было жарко. Он неуклюже обнимал ее, старательно и нежно, хотя было и не очень удобно. Сам он в зимней куртке, в перчатках, в кроличьей шапке с завязанными сзади ушами. Она тоже в зимнем пальто, вязаном шарфе, обмотанном вокруг шеи и свисающим концами спереди, в вязаной шапочке и в вязаных же варежках. Однако это комфортное неудобство невозможно было променять ни на что на свете. Попытавшись обнять Ольгу крепче, Егор, не желая того, уронил любимую спиной в сугроб, но не разжал рук. Так и упали вместе – она внизу, он получился сверху. Мягкий снег принял их в свои холодные объятия и так они лежали долго, не отрывая губ от губ. Время остановилось, время понеслось вскачь, время вообще не имело никакого значения. Времени не было.

Потом, через тысячу лет и несколько минут, он испугался, что ей тяжело под ним. Он вскочил, подал ей руку, поднял, рассмеялся:

– Я, наверное, тебя совсем раздавил? Тебе не больно?

Ольга молча прижалась губами к его щеке и прошептала в самое ухо:

– Глупый, мне было совсем не тяжело, зачем ты встал?

– Не знаю, я испугался…, думал…, хотел как лучше.

Она улыбнулась, ей была приятна и смешна его неуклюжая забота. На миг в ней, семнадцатилетней наивной девчонке словно проснулось что-то глубоко женское, древнее, передающееся с генами от бабушки к матери, от матери к дочери, но что трудно объяснить словами. Здесь и безумная любовь к этому мальчишке, и жалость к нему же, и даже какие-то чувства, сродни материнским. Ей захотелось прижать его голову к груди, но в этом не было никакой эротики, – прижать как голову ребенка, защитить своим телом от всех опасностей, обогреть, накормить, пожалеть и пообещать, что всё будет очень хорошо. Вот только сама она в этом вовсе не была уверена. Ведь она, что бы там ни думал Егор, и что бы ни думала она сама о себе, была всего лишь подростком. Она бережно поправила его шарф, аккуратно заправив под куртку выбившиеся концы, стряхнула с его шапки снег, очень удобно чувствуя себя в его руках.

А потом Ольга мягким, но твердым движением оттолкнула его и зашла прямо в сугроб, утонув в нем почти по краешек высокого сапога на "молнии". А Егор смотрел на нее и откуда-то точно знал, что она сейчас сделает, словно всё это уже было с ним однажды. Он знал, что она сейчас, сняв рукавичку, выведет пальцем на белом полотне снега слова "я тебя люблю" и поставит целых три восклицательных знака. Потом он ее спросит: "А кого – "тебя"?". Тогда она припишет перед фразой его имя и поставит запятую.

Ольга оглянулась на него, посмотрев очень серьезно, словно предупреждая взглядом: только попробуй рассмеяться! Потом сняла варежку с правой руки и ровным девичьим почерком вывела на снегу большими буквами такую знакомую фразу "я тебя люблю" и поставила один восклицательный знак. Егор замер, с сомнением глядя на этот единственный знак – нет, неправильно, не так! И Ольга, словно услышав его мысли и внимательно оглядев свое творчество, опять наклонилась и приписала еще два – всё, как он помнил!

Не веря самому себе, Егор произнес деревянными от холода и воспоминаний будущего губами:

– А кого – "тебя"?

И тогда она наклонилась в третий раз и приписала впереди фразы – "Егор" и поставила запятую. После чего выбралась из сугроба и прижалась к нему, словно враз замерзнув. Он крепко обнял ее за плечи и так они стояли, рассматривая снежное признание. Егор медленно, словно вспоминая слова, однажды им уже сказанные, произнес:

– Теперь нам надо пожениться.

Она задумалась, потом серьезно кивнула и, словно тоже вспомнив что-то, стянула варежки, сунула их в карман пальто. "Сейчас она даст мне колечко из набора "Неделька", – замирая подумал Егор и почувствовал, как мурашки побежали по его спине". А Ольга молча и торжествующе покрутила перед его лицом левой рукой, словно предлагая полюбоваться на два колечка "Неделька", украшавшие ее средний палец. Убедившись, что он увидел, она медленно и торжественно сняла с пальца одно из них:

– Давай руку.

Он засуетился, тоже снял перчатки, запихивая их в карман. Одна из них упала на снег, он быстро поднял и опять попытался засунуть в тот же карман, что никак не получалось. Тогда он сообразил, что карманов у куртки два и сунул злополучную перчатку в другой. Все это время Ольга очень серьезно следила за его мельтешением, лишь один раз, в нетерпении притопнув ногой.

Он протянул ей левую руку, но она хлопнула по ней ладошкой и, округлив глаза, с возмущением сказала:

– Ты что, вообще ничего не понимаешь? Правую давай!

Он протянул правую руку, и Ольга как-то очень торжественно надела на его безымянный палец тоненькое колечко "Недельки". Оно было немножко маловато, но на морозе, как их учили в школе, все тела сужаются. Поэтому с трудом, но колечко залезло на замерзший палец. "Потом будет не снять" – отчего-то радостно подумал Егор и тут же "вспомнил", что колечко лопнет, но будет держаться на пальце еще не один год. До тех самых пор, пока он сам не снимает его, решив, что с этой страницей его жизни покончено навсегда.

А в это время, всё так же торжественно, вытянув руки перед его лицом, чтобы он всё видел, Ольга стянула оставшееся колечко со среднего пальца своей левой руки и передала ему. Он повертел колечко в пальцах, не сразу сообразив, что должен делать, но потом понял и надел его на безымянный палец правой руки Ольги. На этот раз колечко было чуть великовато.

– Видишь? – строго сказала она Егору. – Теперь это наши обручальные кольца. Когда потом поженимся, ты купишь золотые.

Он согласно кивнул и опять вспомнил, что там (где "там"?) была еще булавка, не дававшая Олиному колечку слететь с пальца, и стал шарить по карманам. А Ольга, внимательно наблюдая за его суетливыми поисками, в это время все тем же очень серьезным голосом говорила:

– Теперь ты тоже должен что-то мне подарить. Так полагается.

– Кем полагается? – не удержался он.

– Полагается и все, не спорь! – тем же строгим голосом отрезала Ольга.

Он и не собирался спорить. Он, наконец, вспомнил. Точно, мама же ему на всякий случай всегда пристегивает к карману булавку. Какой может быть такой случай он не знал, но с мамой не спорил. Как не спорил сейчас с Ольгой. Какой смысл спорить с женщинами, если это всегда бесполезно? Но теперь Егор подумал, что, наверное, это и есть тот самый случай, который имела в виду мама. Нашарив пальцами булавку, он расстегнул ее и протянул Ольге: