Василий Панфилов - Университеты [СИ]

Киваю на настольный футбол, и недавние игроки переглядываются.

– Сотни тысяч экземпляров в ближайшей перспективе, – задумчиво сообщает Ло, и разговор принимает конструктивную направленность.

Обговорив вкратце самое главное, отпускаю напоследок сладкую пилюлю, сравнивая авиацию с рыцарской конницей и возрождением лучших традиций аристократии. Слушают меня с некоторым скепсисом, но реплики заучены, и коварные умственные ловушки составлены по всем правилам психологии… насколько я её понимаю.

Останутся зацепочки, а это – другое отношение к роду войск, и – к заводу. Ну и чуточку – ко мне.

– Съедят меня, Сань, – говорю с тоской, едва закрыв за собой дверь в квартиру, привалившись к ней спиной и сползая потихонечку вниз, – Свет этот чортов… высший!

Срываю галстук-бабочку, продолжая сидеть на полу, чувствуя потной задницей холодный пол.

– Эк тебя разобрало, – качнул брат головой, – да встань хоть… встань, встань!

Всё ещё разодетый как на приём, я сижу за столом, жду кофе от Саньки и жалуюсь на жизнь.

– Рано мне, Сань… не знаю, кто и чем думали, но атташе… не тяну!

Возясь с туркой, он слушает внимательно, угукая в нужных местах. Илья с Адамусем сочувственно сопят, кривя сострадательные рожи, но – молча.

– … потом, лет через несколько, может и обтешусь, – принимаю от него здоровенную кружку кофе, и покосившись на катящееся к полуночи солнце, мысленно машу рукой на режим и прочее. Глоток…

– Опыта нет, Сань…

– А кого? – по жидовски спрашивает он.

– Да понимаю… за неимением лучшего, – киваю я, грея зазябшие почему-то руки о кружку.

– Почему же? – брат садится напротив, хрумкая яблоком, – ты вполне на своём месте. Де-факто тянул уже лямку, и хорошо. Другое дело – опыт, и возраст, эт да… доковыряться могут, штоб пальцем потом тыкать. Кому-никому ошибки и сойдут с рук, а тебя именно что в силу возраста могут попытаться заклевать.

– Заклевать не заплевать, – смеётся Адамусь.

– Эт да! – соглашается брат, – А так… ну, снимут… и што? Частным лицом станешь, но уже – прецедент! А?

– Если только в таком ключе, – соглашаюсь с ним, – разве что скандалы…

– И што? – не понимает Санька, – Не ты первый, не ты последний. Посмотри вон… да на южноамериканских дипломатов, вот уж где… ты на этом фоне – зайка беленький!

– Ну… да, – соглашаюсь с ним, и чувствую, как отпускает напряжение, – какая страна, такие и атташе!

В дверь постучали, прерывая смех, и Санька пошёл отворять.

– Мишкина, – с недоумением сказал он, доставая шляпу из распакованной коробки, – тут записка, погодь!

– Мишку… – сказал он неверяще, и снова опустил глаза в бумажку, – похитили?!

Душный омут горячечного забытия отпускал неохотно, протягивая свои липкие щупальца, и вновь утапливая в бредовых снах мятущееся сознание подростка. Вынырнув наконец, Мишка лежал несколько минут, не в силах различить явь от снов, и принимая диковатые реалии за продолжение галюциногенного бреда.

Высокий каменный потолок, едва различимый при тусклом, отдалённом источнике света, тяжко нависал над ложем, и будто бы даже дышал, отчего у Пономарёнка закружилась голова. Закрыв глаза, он снова провалился в сон, и перед его внутренним взором возникли сцены, полные болезненного, удушливого эротизма.

Пробудился от иссушающей гортань жажды, растрескавшей само нутро, и облизывая губы сухим языком, открыл наконец глаза…

… и снова закрыл, чтобы открыть их шире, щипая себя за ногу.

Реальность осталась всё такой же фантасмагоричной, и высокий каменный потолок не почудился в бреду. Благо, хоть пульсировать перестал…

Чувства просыпались медленно, будто нехотя, и Мишка медленно повернул голову в сторону источника света, находящегося за…

… решёткой?

– Однако… – просипел он, попытавшись сесть, что удалось ему лишь со второй попытки. Низкое каменное ложе с охапками соломы и мешковиной навевало дурные мысли.

«– Дочитался, – нехотя ворохнулась мысль, – подземелья Ллос, только антураж попроще и поплоше».

Потом мелькнула, да и тут же пропала, догадка о дурном розыгрыше.

– Узник замка Иф, – просипел подросток, с трудом водружая себя на подрагивающие ноги. Преодолевая дурноту, он двинулся изучать камеру, в которой оказался. Медленно, шаг за шагом, трогая шероховатые камни, подошёл наконец к решётке и уставился на толстые прутья, бездумно щёлкая по ним ногтем.

Так он и стоял, пока…

… не замёрзли босые ноги, и Мишка только сейчас осознал, что его зачем-то переодели в какое-то рубище с чужого плеча. Приняв это как факт, но не чувствуя ни малейшей эмоциональной окраски, он отошёл назад и присел на мешковину, поджав под себя босые ноги.

Полноценный разум возвращался медленно, и если бы не жажда, Мишка долго сидел бы в наркотическом оцепенении. Наконец, мозг опознал большой кувшин, стоящий чуть поодаль прямо на полу, и кряхтя, подросток снова поднялся и сделал несколько шагов, хватая сосуд.

– Вода? Вода… – поколебавшись чуть, он отбросил сомнения и припал к кувшину, не без труда приподняв его ослабевшими руками. Пил он долго, маленькими глотками, часто отдыхая и оглядывая камеру.

Живительная влага, напитав иссохший мозг, вернула ему способность размышлять. Помещение, в котором он находится, напомнило не тюремную камеру, а тупиковое ответвление в катакомбах, перегороженное решёткой под частную тюрьму, что навевало самые нехорошие мысли.

Оставив воду, Мишка обыскал камеру, и был вознаграждён старыми башмаками, растоптанными едва ли не гвардейцами Бонапарта, тут же натянув их на озябшие ноги. В углу нашлась тяжёлая деревянная бадья, прикрытая крышкой.

– Ага… – глубокомысленно сказал Пономарёнок, открыв её и заглядывая внутрь. Слабый химический запах показал ему, что бадью используют по назначению, а затем дезинфицируют, и стало быть…

Сознание его забуксовало, но всё ж таки пришло к выводу, что похищения людей поставлены на поток. А это – ой!

Сердце забилось чаще, разгоняя вязкую кровь и пробуждая мозг. Некстати начали всплывать воспоминания, и подросток глухо застонал, вспоминая женский смех, манящую улыбку и глаза, обещающие так много…

– На такой дешёвый трюк попался! – прошипел он василиском, сплёвывая горькую слюну, вязкой ниточкой повисшей на губе и налипшей на одежду.

– Та-ак… – выбросив из головы воспоминания, или вернее, отставив их на время, подросток вытер подбородок и подошёл к решётке, изучая внимательно как её саму, так и коридор. Прутья толстые и достаточно частые, чтобы не суметь просунуть даже голову. Щеколда массивная, к такой и с ломом не подступишься, а замок…

Он прищурился, пытаясь извернуться и как-то увидеть его, но втуне. Сплюнув ещё раз, и снова неудачно, Пономарёнок вернулся к наблюдениям, кусая сухие губы и растирая щёки, гоня кровь к голове.