Алексей Борисов - Срезающий время

Как только посторонние покинули «Альбатрос», я подошел к капитану и спросил:

– Жан-Жак, вы хотите заработать?

– Монсеньор, это мое призвание, – с поклоном ответил капитан. – Я весь внимание.

– Я хотел, чтобы из Кале бочки были доставлены в Ригу.

– Это более пятисот лье, – резко умерив пыл, проговорил Жан-Жак. – Монсеньор, вы должны понимать: для «Альбатроса» это рейс в один конец. Опять же, Флот Канала, и если мы попадемся, я не смогу оставить в порту команду, мы пятнадцать лет…

– Наверно, я ошибся, – констатировал я, – подойдя к вам с этим предложением.

Эта реплика усилила повисшее в воздухе напряжение, и Жан-Жак, почувствовав себя неуютно, собрался было привести еще какой-нибудь аргумент, однако предпочел не продолжать торг.

– О, монсеньор, как вы ошибаетесь! – тут же возразил капитан громким грудным голосом, вырвавшимся, как звериный рев из леса черной спутанной бороды. Два глаза над этим кустистым лесом, подсвеченные огнем наживы, яростно сверкнули, а кончик красного колпака вздрогнул.

Я посмотрел на Жан-Жака с толикой удивления, вроде как не понимая столь резкой смены его тона.

– Если монсеньора устроит стоимость фрахта, – продолжал говорить капитан, – я готов отправиться хоть на другой конец света под любым флагом.

– Назовите реальную сумму, и мы договоримся.

– Ваше сиятельство, после заправки водой и закупки провизии я назову точную сумму вплоть до денье.

В порту Сен-Брие светило клонилось к закату, и тихий шелест набирающего силу ветра уже начинал показывать зубки, готовясь вцепиться в натянутый такелаж. Щурясь от солнца, я взглянул на серые стены портовых пакгаузов, на далекие верхушки собора Сен-Этьен и на сосновую рощу, растущую у башни на холме Сессон. Высокие сосны покачивали ветвями на верхушках тонких стволов, словно жаловались, что приходится тратить свое время на прощание с моряками.

Как ни мрачен повод, но помянуть Василия Фомича было необходимо. Вдали от родины традиции предков важны как никогда: они скрепы того самого духа, который и дает нам право называться русскими. Мы оказались единственными посетителями славящегося своей кухней ресторана гостиницы. Внутри заведения стоял лютый холод. В широком камине тлело несколько давно прогоревших поленьев, с потолка свисали грубые люстры в форме коромысел с десятком зажженных свечей, и были заметны все признаки запустения, которые я безжалостно отмечал, смотря на поддавшиеся плесени стены.

– Что изволит монсеньор? – обратился ко мне с поклоном служащий заведения в чистом переднике.

– Я и мои друзья желаем утолить голод и погасить жажду, – ответил я.

– Уже поздно, но кое-чем я смогу вас удивить, а пока гарсон принесет вина, – произнес служащий и удалился.

Карта вин свидетельствовала о блистательном прошлом заведения, но из-за сырости в погребе надписи на бутылочных этикетках совсем расплылись, так что пришлось поверить хозяину на слово.

– В этой дегустации вслепую есть что-то захватывающее, – заметил я. – Но, как бы то ни было, это бургундское – вино королей.

– Превосходное вино, – отметил Полушкин. – Как бы нам взять с собой пару-тройку ящичков на корабль.

– Проще простого, Иван Иванович, – произнес я. – Как только разберемся с Макроном, скупим все бургундское из этого города. Бедняга Жан-Жак, он еще не знает, куда мы поплывем.

Мы ели знаменитые эскалопы в сливочном соусе, попросив полить их зажженным кальвадосом в расчете на то, что это поможет немного согреться. Тарелки практически опустели за считанные минуты, сливочный соус с шампиньонами, смешанный с кальвадосом, пошел на ура, как вдруг Полушкин спросил:

– Давненько я хотел узнать у вас, Алексей Николаевич, а не кажется ли вам, что французы живут гораздо лучше нас? Не аристократы, эти везде как сыр в масле катаются, я про крестьян и горожан. Взять хотя бы тот же Сен-Брие, пока я был там, все поражался тому, как люди ведут себя по отношению к другим. Что-то в них было такое, что отличало их от нас.

– Если не юлить и не декларировать патриотизм, то это вы точно подметили, – ответил я. – Лучше, только от того, что крестьяне здесь официально не рабы. Они не хозяева земли, всего лишь арендаторы, но уже не рабы. Что же касается bourgeois [77] Горожане ( фр .). , то разницы я не заметил. Может, заработки у них повыше, чем в России, но в общей массе они так же бедны, как наши. Здесь не райский сад, где процветает равенство и братство. Горожане предпочитают добрую репутацию прибылям, а моральный авторитет – власти денег. Если вы хотите понять настроение французов, то стоит прочесть роман Мерсье «L´An deux mille quatre cent quarante» [78] «Год две тысячи четыреста сороковой» ( фр .), известный роман Л. С. Мерсье , многое поймете. Если вкратце, в нем объясняется, почему нужно истребить всех тиранов, и конкретно для Франции, ее народа, это есть путь к свободе: ужасный, терновый, кровавый, но единственно верный путь. Вы, Иван Иванович, просто видели и общались с людьми, которые чувствовали себя свободными. Однако чувствовать и являться таковым – это немного разные вещи. Галлам лишь показали красочную этикетку, от которой они впали в экстаз. Только при регулярном подавлении традиционной элиты страна процветает. Впрочем, оставим это философствование, так мы и до классовой борьбы дойдем.

– Наверно, вы правы, – размышляя, сказал Полушкин. – Только мне кажется, что если Наполеон пойдет войной на нас, то дух призрачной свободы может сыграть злую шутку с нашим мужиком.

– Может, – согласился я. – Если из года в год видеть в мужике бесправную скотину, гнобить его, драть три шкуры, морить голодом и унижать, то он, как скотина, потянется к доброму пастуху, едва тот окажется на пастбище. Вы были в Варшавском герцогстве и видели, что простой народ видит в Наполеоне чуть ли не Спасителя. То же случилось и здесь.

– В смысле? – заинтересовался Полушкин.

– Если не брать во внимание революционную шушеру, то до Наполеона во Франции правил Людовик XVI. Человек очень добрый, мягкий, воспитанный, застенчивый и вдруг поневоле ставший тираном, ввергнувший страну в хаос. Он боялся крови, но обожал стрелять оленей, он отказался дать приказ палить по толпе, но на нем лежит ответственность за одну из самых кровавых боен, которая переплюнула по своей жестокости Варфоломеевскую ночь. В результате его с женой казнили. Страна вздохнула глотком свободы и сразу выдохнула нового тирана – Робеспьера, которого тут же отправили на гильотину. И когда почва была подготовлена, появился Он. Бонапарт избавил страну от хаоса, разбил врагов, победил инфляцию. Люди почувствовали себя свободными и потянулись к доброму пастуху, не замечая, как тот разматывает гигантский кнут и достает ярмо.