Алексей Борисов - Срезающий время

Подготовка к запланированному мероприятию, занявшая всю следующую неделю, оказалась весьма богата на события и была воспринята нашей компанией с приподнятым настроением. Наконец-то замаячил конец нашим заграничным приключениям. Я обнаружил, что за краткий срок атмосфера Кале породила во мне ту же меланхолию, какая отличала большинство его обитателей. В этом месте таится нечто странное, похожее на трясину для человеческих душ, и эта удручающая бингамовская [79] Трясина является неньютоновской жидкостью. Она относится к классу так называемых бингамовских жидкостей, свойства которых описываются уравнением Бингама-Шведова. сырость безжалостно угнетала мою душу. Терпеть не могу сырость. У меня, между прочим, давно сложилась теория о климате, которой, бог даст, я обязательно займусь, когда вернусь в свое время. Я совершенно уверен, что сырость и пасмурность неумолимо препятствуют горожанам насладиться полнотой жизни, и от этого они пускаются во все тяжкие, чтобы окончательно не погрузиться в трясину апатии. Иными словами, пьют тут безбожно. Об этом свидетельствует пережитое мной самим: то, как моя обычно бодрая натура омрачилась за срок пребывания в этом городе. И если бы не ожидаемая в конце недели встреча с лейтенантом Макроном, заставившая напрячь все наши силы, то я даже не знаю, что нужно было сделать для поднятия тонуса. Должен прибавить, что обретению бодрости содействовала также мысль, что на ближайшие дни мне стоило почаще вертеть головой, так как я отчетливо видел моего недавнего знакомца, месье Видлэна. Он прибыл в день ожидаемого приезда Еремеева, и мы с Полушкиным немного поволновались, когда на станцию подкатил экипаж бельгийца. Жан-Люк был с тремя жандармами, и едва лошади остановились, как он бросился к карете, из которой вышли двое военных: офицер и солдат (по всей видимости, денщик). И если кто видел, как волны разбиваются о скалы, то это был тот самый случай: тяжелый, грозный накат и разлетающиеся в разные стороны брызги. Видлэн попытался поговорить с офицером, но видимо был послан далеко, так как военного встречала целая компания шумных девиц разнообразного возраста, окружившая капитана со всех сторон и лезшая целоваться. Опростоволосившись, ищейка несколько секунд колебался, а затем, видимо, поклялся сквозь зубы, что наберется храбрости и сделает капитану какую-нибудь пакость.

– Смотрите, Иван Иванович, – произнес я, – а наш-то Еремеев оказался гораздо хитрее, чем я думал.

– Не дурак, – пробурчал под нос Полушкин и добавил: – Сдается мне, Алексей Николаевич, что в том департаменте глупцов изначально не держат, и думаю, кучер нам ничего не расскажет. Видели, как он испугался, едва заметил вас?

Я нахмурился и кивнул.

– Это к лучшему, пусть боится, – добавил я. – Мы ж ему как-то обещали, что станем приглядывать, а наша демонстрация только добавит уверенности, что слов на ветер не бросаем.

Мы развернулись и скорым шагом отправились в конец улицы, где нас ожидал паланкин.

– Кстати, а куда вы отослали слугу Ромашкина? – спросил на ходу Полушкин.

– Отправил в Дюнкерк, с посланием. Пора бы Андрею Петровичу заканчивать свои дела и возвращаться к месту встречи. Этот ирландский сорванец, между прочим, уже должен ожидать нас в гостинице.

– Славный малый, – обронил Иван Иванович, – на сынишку моего чем-то похож.

– Соскучились по дому?

– Надоела мне эта басурманщина, Алексей Николаевич. Вот где она мне, – поднося ладонь к горлу, в сердцах сказал Полушкин. – Да и смысла в нашей затее после гибели Василия Фомича я не вижу.

– А вот этого не смейте, поручик! – грубо прервал я товарища. – Да если даже один из сидевших в тот день за столом окажется в живых, он доведет дело до конца. Только так, иначе дружба наша таковой не являлась.

В этот субботний день в Кале было чрезвычайно людно, и передвигаться в паланкине представлялось весьма практичным и удобным решением. Толпа растекалась по переулкам, улицам и набережным, словно сегодня была ярмарка, подаренная горожанам Гизами [80] После взятия Кале, герцог Гиз даровал жителям города дважды в год проводить ярмарки на Place de’Armes. Среда и суббота в Кале – просто базарный день. . На улице от площади Оружейников, служившей кратчайшим путем к самым популярным тавернам, стояли лавочники в фартуках и широкополых шляпах, защищавших их от холода и сырости, идущей со стороны моря. Перед ними громоздились корзины со всевозможной снедью, свертки материи, лотки с рыбой, бочки с табаком. Портные, модистки, сапожники и лудильщики приглашали прохожих заглянуть к ним в лавки; торговцы книгами, перьями и экзотическими безделушками громко расхваливали свой товар, нисколько не стесняясь того, что многое из этого было откровенной контрабандой, прибывшей с Востока, из Нового Света или враждебной Англии. Улица превратилась в сплошной поток унылого цвета шляп, разнообразных платков и костюмов, разбавленных вкраплением белых чепчиков, кружевных манжет и сиянием серебряных пряжек на туфлях. Торговцы толкали груженные товаром тележки, хозяйки несли корзинки, покупатели опустошали лавки, оставляя их владельцам взамен монеты, и вокруг шныряли беспризорные дети, пытавшиеся урвать хоть какие-то крохи.

Как школьники, обретшие свободу после уроков, трое торговцев с ранцами за спиной возбужденно обсуждали свои дела в конце улицы, прямо у нашей гостиницы. Они смеялись, говорили громкими голосами и жестикулировали, фактически перегородив проезд. В основном дорогу загораживал тучный мужчина, чья фигура чрезвычайно напоминала грушу. Почувствовав, что кто-то хочет его обогнуть, он всем тучным телом подался назад, исключая любую возможность проехать мимо его. В одной руке он сжимал тыквенную фляжку, в другой трубку и, размахивая руками, что-то невнятное крикнул своим товарищам, отчего все пришли в движение. Паланкин вынужденно остановился на несколько секунд. И пока мы обсуждали толкучку в базарный день, шторка с моей стороны откинулась. В промежуток между материей и окошком просунулась рука с запиской. Приняв ее, я вслух прочел следующее:

«Готов встретиться с вами в воскресенье после пяти. Приходите в доходный дом на углу кафедрального собора, напротив цистерны. Спросите Жозефину, она извещена о договоренности. Будьте один.

– Иван Иванович, – произнес я, складывая пополам листочек бумаги, цвета зеленого миндаля, исписанный мелким убористым почерком, – придется нам сегодня посетить местный собор Нотр-Дам, а вернее, одно здание неподалеку.

– Значит, – обрадовался Полушкин, – клюнула рыбка?

– Клюнула, – ответил я. – Видимо, сильно заинтересовала Макрона пара имен с цифрами, которые я ему послал из списка Макларена и мое желание приобрести контрольный пакет акций.