Максим Дынин - Между львом и лилией

В Монокаси же мне хотелось попасть только потому, что Томми мне тогда рассказал, что пойдет туда в надежде найти работу. Но действительность оказалась даже хуже, чем мне говорила мисс Шарп – в поселке были церковь, ратуша, куча немецких домов, и больше ничего. И когда я спрашивала про Томми Робинсона, никто про такого даже не слыхивал.

К моему счастью, в одном из домов был своего рода постоялый двор, и для меня выделили лучшую его комнату – по цене, по которой в Эдинбурге можно было поселиться в лучшей его гостинице, но с клопами, мухами, и прочими «прелестями» жизни в этом медвежьем угле. В соседней комнате поселился Джеймс, а кормили нас – на завтрак, обед, и ужин – огромным количеством немецкой кислой капусты (б-р-р-р!) с мясом и сосисками.

Да, подумала я, пора возвращаться. Но все-таки обратилась к мэру сего недоразумения, а тот послал меня к некоему герру Меркелю. Последний напомнил мне свинью в немецком сюртуке – от него примерно так же пахло, а выражение его лица было весьма неприятным. Но узнав, что я – родственница губернатора Виргинии и гостья губернатора Мэриленда, спесь мгновенно слетела с его лица, которое сразу же приобрело умильное выражение и стало, наверное, даже гаже, чем было до того. Он попросил меня описать «этого Робинсона» и, подумав, сказал со своим жутким немецким акцентом:

– Тут был один, по фамилии Вильсон, который подходит под ваше описание. Но он ушел недавно с Эбенезером Скрэнтоном, главным скаутом у генерала Брэддока и майора Вашингтона. Куда, не знаю, простите меня, гнэдигес фройляйн [43] Fräulein – до недавнего времени принятое в немецкоязычном пространстве обращение к незамужней женщине; как ни странно, оно среднего рода, почему прилагательное “gnädig” (милостивая) приобретает форму gnädiges. …

– Вы имеете в виду майора Джорджа Вашингтона?

– Именно, гнэдигес фройляйн, именно этого молодого и перспективного виргинского военачальника.

Джордж Вашингтон… Тот самый, за которого меня первоначально сватала тетя Ребекка. Гнусный, злобный, самонадеянный – но, надо отдать ему должное, небесталанный. И почему с ним так носится дядя Роберт? В любом случае, после первого скандала с Томми, помолвка была, к моему несказанному удовольствию, расторгнута, но вот кого я видеть точно не хочу, так это «Джорджи-Порджи» – именно так назвал его тогда Томми.

А Томми я, увы, наверное, больше не увижу – не следовать же мне за армией этого Брэддока. Да еще неизвестно, этот Вильсон – мой Томми или кто-то другой. Ладно, переночую здесь еще ночь, а завтра с утра вернусь поближе к цивилизации…

Век XVII для России стал веком тяжких испытаний. «Бунташный век» – называли его современники. Действительно, он начался Великой Смутой и закончился Стрелецкими бунтами. А еще были Соляной и Медный бунт, разгул воровского атамана Степана Разина, и другие мятежи, коим несть числа.

Но удивительно – именно в XVII веке территория России росла с каждым годом, и вскоре границы страны достигли «Теплого моря» – так тогда называли Тихий океан. Россия шла «навстречь Солнцу». Шли казачьи ватаги и отряды государевых стрельцов. Шли они в поисках ясака, который заставляли платить местные народы, приводили под высокую государеву руку. Мягкая рухлядь – шкурки соболей, куниц и бобров – позарез нужны были стране, которая с большим трудом приходила в себя после Великой Смуты. Шкурки соболей в тогдашней Европе стоили дорого. Ими платили жалование наемникам, служившим в войске русских царей, на них закупали новинки тогдашней военной техники, ими давали взятки дипломатам и политикам, которые вели переговоры с «дикой Московией». Мягкая рухлядь стала своего рода валютой, и требовалось ее с каждым годом все больше и больше.

В поисках еще «неоясаченных инородцев» казачьи ватаги двигались все дальше и дальше на Восток. В дороге они терпели лишения: «шли босы и наги», поедаемые таежным гнусом, умирали от холода и цинги, сражаясь с немирными племенами, часто один против десятка, а то и сотни. За казаками шли государевы люди, которые ставили на новых землях острожки, со временем превратившиеся в города.

В 1632 году на правом берегу реки Лены енисейский сотник Петр Бекетов заложил Якутский острог. А через шесть лет – в 1638 году – было учреждено Якутское воеводство. С Лены и началось движение русских к берегам Тихого океана. Считается, что первым туда вышел Иван Москвитин – казак из отряда атамана Дмитрия Копылова. Москвитин добрался до Охотского моря, или, как его тогда называли, «Ламского моря». Случилось это в конце 1630-х годов. А потом было плавание Семена Дежнева, который из Северного Ледовитого океана прошел в Тихий, обогнув мыс, ныне носящий его имя, и пройдя проливом, который назван в честь датчанина Витуса Беринга.

Великая Северная экспедиция, которая связана с именами Беринга и Чирикова – это великий прорыв новой, Петровской России на дальний Восток. Считается, что именно Алексей Чириков и стал первым из русских, кто достиг берегов Америки, той, которой еще предстояло стать Русской. Но это не совсем так. 23 июля 1732 года от берегов Камчатки вышел в море бот «Святой Гавриил». Командовал им геодезист Михаил Гвоздев, а штурманом был Иван Федоров. С ними на борту «Святого Гавриила» было еще 37 человек. 15 августа бот вошел в Берингов пролив, а 21 августа с попутным ветром он подошел к неизвестной земле… Гвоздев на ней высадился, осмотрел и собрал все материалы, нужные для того, чтобы позднее положить эти берега на карту. Сегодня это часть Аляски и называется мысом Принца Уэльского. Назвал ее так капитан Джеймс Кук, который побывал в этих краях в 1778 году, и занимался тем, что менял названия земель, открытых русскими на английские. Капитан Кук был еще тем мазуриком, и не зря его в конце концов прикончили аборигены. Заслужил…

Осваивать же Америку русские начали с Алеутских островов. В основном это были промышленники, добывавшие здесь каланов, или, как его называли еще – морского бобра. Шкурки этого животного стоили тогда очень дорого. Еще Алексей Чириков, во время своего плаванья к берегам Аляски, писал: «дальше за Камчаткою море усеяно островами, за ними лежит твердая земля; вдоль берегов тянутся плавучие луга солянки, а на них кишмя кишит всякий зверь, среди которого есть один – ни бобер, ни выдра, больше того и другого, мех богаче собольего и одна шкурка стоит до 400 рублей…». А промышленник – Степан Глотов в 1759–1762 годах бывал даже у берегов Северной Америки, на островах Умнаке, Уналашке и других. Там водилось много лисиц, и русские назвали эти острова Лисьими. Заодно они привели жителей Умнака и Уналашки в русское подданство. А промышленник Гаврила Пушкарев провел первую исторически доказанную зимовку русских на Аляске зимой 1760–1761 года. Но серьезное освоение Русской Америки началось лишь тогда, когда в тех краях появился Григорий Иванович Шелихов…