Максим Дынин - Между львом и лилией

А вместо него к нам на шлюпке приплыл французский офицер, который велел, чтобы капитан Дефремери немедленно прибыл на флагманский корабль французской эскадры. Наш командир сказал, что он когда-то служил вместе с адмиралом Берейлом, который командовал французской эскадрой, и думает, что договориться с ним все закончить миром.

Только все вышло по-другому. Французы арестовали капитана Дефремери, а с их кораблей спустили шлюпки, захватили наш фрегат, объявили его призом и увели в Копенгаген. Вот так я и попал в плен.

Правда, продержали наш «Митау» и его команду в плену недолго. Как я узнал потом, уже через месяц наши вернули французам их пленных, а они – фрегат и наших пленных. Только меня уже с ними уже не было.

Дело в том, что я сбежал из плена. Ну не нравится мне быть в неволе. Да еще французские солдаты – такие наглые. Все норовят толкнуть, когда идешь мимо них, и при этом смеются прямо в лицо. Ох, как хотелось ударить кого-нибудь в морду! Но ведь они с оружием, а ты без. Убьют, и за борт выкинут.

В общем, как-то ночью я вышел на палубу, увидел, что караульный спит, прислонив фузею к мачте. Потихоньку спустился по трапу, сел в лодку, отвязал канат и был таков.

Потом я бродил по порту, где таких же, как и я, моряков было полным полно. Неожиданно я услышал знакомую речь – кто-то кого-то спрашивал по-фински о том, какая завтра будет погода, и откуда будет дуть ветер.

Финский и карельский языки похожи. Я подошел к морякам и заговорил с ними. Они были матросами шведского торгового корабля, который направлялся в Квебек – это город такой в Новом Свете. Шведы везли туда железо, а назад собирались взять мягкую рухлядь – шкурки бобров, выдр и других зверей. Финны, которых звали Пекко и Микко, предложили мне отправиться вместе с ними в Новый Свет.

– Вернешься, денег заработаешь, да и война к тому времени кончится, – говорил мне Пекко. – А может, и насовсем там останешься – я слыхал, что в Канаде этой живется легко и весело…

Да, весело… Бок болел все сильнее и сильнее. Кровь вроде уже больше не тела из раны, но я чувствовал, что силы покидают меня. Надо как-то добраться до дома. Только бы дождаться темноты. Эти разбойники, что меня подстрелили, к ночи вряд ли сюда вернутся.

Корабль наш дошел до Квебека благополучно. Правда, попали мы по дороге в сильный шторм, думали, что пойдем ко дну, только Господь смилостивился, и море успокоилось. Как оказалось, в Квебеке жили французы – такие же, как те, от которых я сбежал в Копенгагене. Только здесь они были попроще, да и нос перед нами не задирали. А вот англичане…

Из-за них-то я и остался здесь. Разгрузили мы корабль, и стали ждать, когда наш капитан сторгуется с местными купцами, и наберет товару на обратную дорогу. А мы с Пекко и Микко отправились в местный кабачок, чтобы выпить стаканчик-другой рома. Эх, зря мы туда пошли…

Сидели мы втроем за столом, пили, разговаривали. И тут к нам прицепился пьяный английский моряк. Морда у него была красная, видно, он уже давно бражничал. Чем-то ему Пекко не понравился. Сначала он бранился дурно – я уже начал понимать немного по-французски и по-английски – а потом взял, да и ударил Пекко по лицу. Ну, тут и началась драка. Англичане полезли на помощь к своему, а за нас заступились французы – они страсть как англичан не любили. Этот краснорожий выхватил нож, и кинулся на меня. Я взял, да приложил его оловянной кружкой по голове, да, видно, перестарался. Англичанин упал и помер.

Тут стражники местные прибежали, но французы, которые с англичанами дрались, не выдали меня, а помогли из города бежать. А один охотник за бобрами, Жаком его звали, с собой взял, сказав, что пока все это дело не забудется, мне лучше бы в лесу пожить. А потом можно будет вернуться в Квебек и наняться на корабль, идущий в Европу. А там уже и до России рукой подать…

Добрались мы с Жаком до хутора, на котором жили дикие люди, индейцами называемые. Это я потом узнал, что они разные бывают, и друг друга часто не понимают. А так мне они показались одинаковыми, все на одно лицо. И бабы у них – те, к кому я попал, их называли «иаконкве», тоже на наших не похожи. Но среди них были молодухи ничего, на лицо приятные.

Узнал я и как племя именуется, в которое меня Жак привел. Французы называли их «макуасами», сами они себя – «каниэнкехака», а если по-русски – «людьми кремня». Мужики у них были хорошими охотниками, но смотреть на них было страшно – головы выбриты, лишь клок волос торчит. А как на войну идти, так еще раскрашивали себя страхолюдно. Воевать они любили, нападали друг на друга, таких же как они индейцев. Бились жестоко, а если в плен кого и брали, то мучили немилосердно.

Но меня они встретили хорошо. А когда узнали, что я в кузнечном деле разумею, да и в плотницкое знаю – так вообще зауважали. Даже жену для меня нашли, правда, не девку, а бабу вдовую, с двумя детишками – парнем и девкой. Мужа ее медведь задрал на охоте, так и жила она одна без мужика, бедствовала. Сама она еще не старая была, моя ровесница. И на лицо пригожая. Белое Облачко ее звали. Красивое имя. А мне они тоже имя дали. Стали называть Ононтио – «огромный», «большой» на их языке. И вправду, я был выше их мужиков. Да и силушкой меня Господь не обидел.

Вот так мы и стали жить с ней невенчанные. Только где в лесу священника найдешь-то? Можно было, конечно, в Квебеке у кюре тамошнего повенчаться, только мне тогда в город лучше было не соваться, да и не любил я папистов. Хотя, были среди них и хорошие, душевные люди. Вон, Жака взять. Он мне из Квебека инструменты кузнечные и слесарные принес, недорого взял. Я с ним шкурками рассчитался – вспомнил о самодельных ловушках, которые у себя в Кончанском делал. Стал их ставить, вот и пушнина появилась. Индейцы на них смотрели удивленно, и только головами качали.

Жили мы с моей женой хорошо. Жили отдельно, хотя тамошние индейцы живут все вместе в длинных домах – под одной крышей весь род. Строят дом они всем скопом – созывают всех молодых парней и девок из селения. А за работу потом с ними рассчитывались угощением. Работают они споро – день-два и дом готов. Правда, строили они дом не как у нас. Не рубили сруб, а строили из дерева каркас и покрывали его корой. Селения их обычно состоят из одного-трех десятков таких домов. Но их может быть и больше. Хотя «люди кремня» и слывут воинственными, но свои деревни они на всякий случай огораживают высоким тыном.

Здешние бабы хотя мужей и слушают, но власть в племени имеют большую. Без их совета вожди ихние ничего не делают. В мирное время у них самый главный в роду «сахем». Все сородичи стоят друг за друга, помогаю, мстят за обиды. Только вот выбирают этих самых сахемов самая старшая из баб местных – «овачира» их называют. Меня как бы приняли в род, но все равно посматривали косо. Наверное, потому что мы с моей женкой жили отдельно. Я срубил избу, рядом устроил кузню, словом, хоть и со всеми, но как бы и сам по себе.