Максим Дынин - Между львом и лилией

Родилось у нас двое детишек – сын и дочка. Я им русские имена дал: Андрей и Василиса. Но крестить их не крестил, хотя молитвам православным и научил. Жили мы не тужили, я в кузнице работал, ножи ковал – индейцы за них много шкурок давали, оружие чинил, а если время было – на охоту ходил. Помню, как медведя на рогатину посадил. Мех у него оказался не такой как у нашего – черный и гладкий. Правда, здешние медведи были поменьше наших и не такие злые. А Облачко мое – я ее Аграфеной называл – хозяйство вела: еду готовила, одежду шила, детей нянчила. Здесь бабы все хозяйство вели: сажали маис – это трава такая высокая – с человеческий рост, а на ней в листьях колос с зернами крупными. Сажали они на огородах бобы и тыквы. Индейцы собирали этот маис и продавали французам. А вот мужики такой работы чурались. Они заставляли рядом с бабами трудиться в поле пленных. Еще они сок варили, который добывали из местных кленов. Когда начиналась варка, то селение становилось пустым – все уходили в лес, ставили там шалаши и вываривали сок.

А вот воевать и охотиться – это мужское дело. Ну, а если не было войны и охоты, то мужики рыбу ловили.

Так я прожил в селении индейском лет пятнадцать. А потом пришла беда, откуда не ждали. Начали в селении люди болеть. Сначала у них начинался жар, на коже появлялись пузыри, которые вызревали и лопались. Люди задыхались – у них нарывало горло – а потом и умирали. Болезнь эта страшная называлась оспой. Поговаривали, что ее занесли к нам английские торговцы, которые продали в соседнем селении одеяла, в которые раньше заворачивали своих больных оспой.

От этой проклятой болезни умерла моя жена и старшая дочка. Сыновья и младшая дочка, Бог миловал, не заболели. Да и я остался в живых, хотя за Аграфеной ухаживал до самой ее смерти.

А вот наши соседи почти все поумирали, а те, кто остался, разбрелись. И пришлось мне тоже уходить из селения, где я счастливо прожил столько лет. Решил я поселиться подальше от этого страшного места, где умерло столько людей. И пошли мы на юг, но ни в одной индейской деревне нас не приняли; где просто прогоняли, а где и насилие нам учинить хотели, пару раз мы еле-еле отбились от них. Кричали, что «люди кремня» – их враги.

И вот, наконец, дошли мы до земель племени, которых соседние племена называли «сасквеханноками», а сами они себя - «конестога». Вот и у них почти все племя перемерло от той же болезни, а те, кто остался в живых, перебрался в новую деревеньку, в которой было всего четыре «длинных дома». По языку они были схожи с «людьми кремня», и когда я спросил у них разрешения остаться, их совет после долгого совещания нам это разрешил.

Сасквеханноки были людьми рослыми и крепкими. Каждый был, считай, с меня ростом. Я еще подумал, что у них меня вряд ли назвали бы «Большим» или «Огромным»...

Ох, совсем мне что-то стало плохо. Перед глазами плывет какой-то морок. Вроде тумана, но это не туман. И на дым непохоже. Что-то мелькает перед глазами, а что – не пойму. Голоса какие-то слышаться. Может, это Аграфена за душенькой моей пришла? Подожди, родная, скоро будем вместе.

А ведь не старый я еще, да и детишки у меня остались. Они, правда, взрослые уже. Два сына – один родной, один пасынок. Старший уже воин, сильный и храбрый. Вот только жив ли он – Желтый Бобер. Он ведь со мной был рядом, когда по нам из кустов эти злодеи стрелять начали…

А ведь мы никого не трогали, шли к англичанину, Джону Харрису, который поселился неподалеку. Хотели у него обменять шкурки белок и лис – бобры-то в этих местах уже повывелись – на порох и свинец. У нас стрелять стало нечем, вот я и решил вместе с сыном и двумя молодыми воинами заглянуть к торговцу. Индейцев он, правда, случалось, обманывал. Но меня-то нет. Стреляного воробья, на мякине не проведешь. Ан вот как все вышло-то...

Идем мы, значит, по тропке, что вдоль обрыва стелется. Вдруг из кустов впереди – бах – бабах! Вижу, как воин, который впереди шел, взмахнул руками, и упал. Желтый Бобер – он тюки с мехами нес – уронил тюки и за грудь схватился. А третий воин, Скачущий Олень, крикнул мне, что он уведет врагов, и стал карабкаться на скалу. У самого же кровь по руке течет – похоже, что его пуля задела.

А потом снова кто-то выстрелил из кустов, и меня словно палкой по ребрам ударило. Ноги у меня подкосились, и я полетел вниз, с обрыва. Ох я и летел! Стукался о камни, кусты царапали мне лицо. Один раз так о камень боком ударился, что в глазах темно стало. А потом, когда уже перестал было вниз катиться, упал так, что руку подвернул. Сломал, похоже. Причем, правую руку, так что я теперь с супостатами и сразиться не смогу – левой рукой делать это несподручно.

Полежал я чуток, а потом собрал последние силы и отполз в кусты. Вовремя я это сделал. Слышу – разговаривают наверху. По-английски говорят, а что именно никак разобрать не могу. В голове все шумит, да и английский язык знаю плохо. Понял я лишь одно, бандиты эти решали – что им делать дальше – спуститься и добить меня, или догонять индейца, который от них сбежал. Потом голоса затихли. Видно, они за Скачущим Оленем погнались. Только его не зря так назвали – бегал он быстро, и так просто его трудно будет поймать.

А солнышко высоко на небе – почитай, в зените... Видно, не дотерплю я до темноты – совсем мне худо стало. Проваливаюсь я куда-то, словно в яму темную. Свет у меня померк в глазах, и я сомлел. Привиделось мне, что Аграфена вместе с бабушкой моей идут вдвоем по зеленому лугу у нас на Шерегодро-озере, разговаривают и смеются. Бабушка говорит по-русски, Аграфена – по-индейски, но друг друга понимают. А меня не видят. Значит, не время мне к ним, на тот свет идти…

Очнулся я от того, что кто-то меня ворочает. Тихо так, словно старается мне больно не сделать. Открываю я глаза, и вижу: стоят вокруг меня люди, одетые чудно. На индейцев непохожи, и на трапперов тоже. И не солдаты вроде. И вот слышу, как они тихонько между собой переговариваются. ПО-РУССКИ ПЕРЕГОВАРИВАЮТСЯ!

– Господи, – пробормотал я, – неужто русские? Откуда вы здесь взялись?

И снова провалился в вязкую тьму…

15 июня 1755 года. Долина реки Сасквеханны.

Кузьма Новиков, он же Ононтио.

Не помню – сколько я провалялся без памяти. Но очнулся я от слов, сказанных по-русски.

– Командир, как ты считаешь, откуда это чудо здесь появилось?

– Ума не приложу… Думал, что это какой-то реконструктор шальной, решил в Чингачгука поиграть. Только, что-то тут не вяжется. Ну, не похож он на любителя экстрима, который, надев мокасины, начинает размахивать томагавком и звать всех на тропу войны.

– Кто же он тогда?

– А вот давай у него прямо и спросим. Видишь, он очухался – хотя глаза и не открывает, но слышит, о чем мы тут с тобой говорим.