Максим Дынин - Голод и тьма

Саша вышел и гаркнул:

– Отставить!

На него недоуменно взглянули тысячи две глаз.

– Значит, так. У нас в части все равны – бояре, дворяне, мастеровые, крестьяне.

Человек пятьдесят справа начали роптать, но, когда Саша на них взглянул, ропот прекратился.

– Слуги для солдат не предусмотрены. Одеваться все будем в военную форму – так именуется то, что мы носим. Обращаемся друг к другу по званию и фамилии. Звание у вас у всех одно – пока вы не приняли присягу, каждый из вас – рекрут. Будь то рекрут Голицын или рекрут Иванов. Все приказы начальства исполняются беспрекословно. Кому не нравится, можете возвращаться домой. Есть желающие?

Около сотни рекрутов, практически все с правого фланга, начали выходить из строя; затем где-то дюжина нерешительно затопталась на месте и вновь заняла место в строю.

– Очень хорошо. Вас распределят по учебным ротам. Рота – это примерно как сотня. Списки фамилий для каждой роты – на стене усадьбы. Кто не сможет их прочитать, спросите. Все ночуют сегодня в расположении своей роты. Там же вам объявят, что ваша рота будет делать завтра.

И ещё. Кто хорошо ездит верхом – скажите командиру роты. Разойтись!

Вскоре после того, как рекруты пошли к усадьбе, я объявил линейку для будущих воспитанников школы. Детей было намного меньше – наверное, около трёхсот. Их предстояло распределить по классам и общежитиям. А с завтрашнего начнутся и для них трудовые будни. Здесь практически не было боярских детей, кроме Фёдора, и мероприятие прошло на удивление гладко.

Следующее утро началось с новогодней литургии – первое сентября было для Руси Новым Годом. Затем дети пошли учиться, а рекруты на курс молодого бойца. Я решил тряхнуть стариной и присоединиться к ним, что, наверное, было ошибкой – так, как нас гонял Вася Добролюбов, американской армии и не снилось. Краем глаза я увидел, что Дмитрий Пожарский вел себя весьма достойно, и возрадовался. Зато около полутора сотен рекрутов решили покинуть Измайлово, а остальные отправились на занятия по "американскому" шрифту и "американским" же цифрам.

Я же отъехал обратно в Москву, чтобы выступить на торжественном же построении в конце первого школьного дня в Покровской школе, где мне нужно было произнести речь. Я долго работал над чем-нибудь пафосным и запоминающимся, но, вспомнив, как я ненавидел подобные мероприятия в собственном детстве, я лишь сказал им оба раза, что от них зависит, какой будет Русь будущего. И что главное для них – хорошо учиться, а всё остальное приложится. И что они будут знать намного больше, чем их сверстники в других странах.

Когда я ехал домой, я впервые заметил, что солнце на закате приобрело зеленоватый оттенок. Не иначе как вулканическая пыль Уайнапутины дошла и до России, подумал я с грустью. Пока что было тепло – намного теплее, чем обычно – но я помнил, что зима начнётся рано и будет весьма суровой.

На следующий день, когда я эскортировал Женю во дворец, меня вызвали к царю. Оказался я впервые в "малой горнице", каморке, где еле-еле хватало место для стола и трёх стульев; на третьем никого не было.

Слуга, протиснувшись вдоль стены, поставил перед нами кубки с мёдом и вышел, закрыв за собой дверь. Я лихорадочно думал, чем же я провинился, что меня сюда вызвали на ковёр – неужто кто-то из отчисленных на меня наябедничал? Но Борис повернулся ко мне и неожиданно для меня попросил:

– Княже, Ксения очень просит, чтобы ты ей новые науки преподавал. Бает, что видела, чему ты Федьку учил, и тоже хочет, а твоя Евгения сказала ей, что это только ты сможешь. Мол, это знания – он посмотрел на бумажку и выговорил с некоторым трудом "университетского уровня", а она – он опять туда взглянул – "школьная учительница."

– Но ведь невместно мне быть с девой наедине. А ещё с самой царевной…

– Будет с утра твоя Евгения учить её тому, что сама умеет, а ты меня и боярина Дмитрия учить будешь. Учительница твоя останется, так что приличия соблюдены будут. А потом тебя к Семёну отводить будут, он тоже хотел твоей науки. Христом-Богом тебя прошу, княже, уважь мою дщерь…

Я поклонился, а Борис повеселел и сказал:

– Вот сейчас к ней и пойдёшь. Тебя Юлька проведёт тайным ходом. Та же девка будет тебя и потом водить.

За дверью уже ждала бойкая девица лет, наверное, четырнадцати. Поклонившись, она повела меня ходом, где вообще никого не было, а потом открыла ключом замок на невысокой двери; мне пришлось склониться, чтобы в неё пройти. Мы оказались в небольшой комнатушке. Она навесила замок на дверь, через которую мы вошли, потом провела меня через другую, и я оказался в комнате, где за столом сидела Женя, а рядом с ней девушка необыкновенной красоты. Юлия поклонилась и, ничего не говоря, вышла, а я поклонился и встал столбом посередине комнаты.

Царевна поднялась и сказала мне:

– Княже, садись, молю тебя! – и показала на третий стул. Она была ослепительно красива – тёмно-русые волосы, серо-зелёные глаза, черты лица чуть неправильные, но именно это делало её неотразимой. Конечно, для своего времени у неё был один изъян – она была высока и стройна, тогда как в России, равно как и в других странах, ценились женщины в теле.

А ещё она была наделена необыкновенным умом и сообразительностью. С самого первого дня она задавала мне вопросы – по физике, по химии, по математике, по истории – на которые мне не так просто было ответить. Не знаю, почему в мире ценятся глупые женщины, но мне моей первой жены хватило; да и пример моей мамы, которая шутя решала самые сложные задачи по предметам, с которыми у меня в школе были проблемы, стоял у меня перед глазами. Да, не будь я женат, и не будь Ксения Борисовна царской дочкой, я бы в неё всенепременно влюбился. А так она стала для меня кем-то вроде любимой сестры. Я помнил, какой трагичной была её судьба в нашей истории – после воцарения Лжедмитрия, он приказал доставить её к себе, после чего ежедневно её насиловал в течение пяти месяцев. Пресытившись, он приказал постричь её насильно в монахини. Вскоре она родила сына Лжедмитрия, следы которого теряются, а потом провела всю жизнь по монастырям и достаточно рано умерла.

Я пообещал себе, что не позволю никому над ней надругаться. Но как? Да, хорошо было бы отдать её замуж за кого-нибудь из наших, но Борис никогда на это не согласится. Разве что после его смерти… А вот этого мне очень хотелось избежать – хоть он и был оболган впоследствии, он был весьма талантливым человеком и неординарным правителем. Оставалось лишь надеяться, что он будет и дальше править, но нужен был и запасный вариант – и для Руси, и для его детей, которые мне оба очень и очень нравились.

В тот же день, когда мы с Женей шли домой, подошёл служка и сказал: