Максим Дынин - Голод и тьма

– Княже, тебя Святейший видеть желает. Исповедоваться, говорит, тебе надобно. За девку не бойся – её до дома доведут.

Патриарх бросил на меня один взгляд и сказал:

– Значит, не выдержал?

Я хотел было оправдаться, мол, не виноват я, она сама ко мне пришла, но вместо этого с виноватым видом поклонился:

– Не выдержал, Святейший Владыко.

– Но хоть сказал ей, что расстаёшься с ней?

Я потупил глаза.

– Она сама потом со мною рассталась.

– А ты что?

Я и рассказал ему про банщицу. Тот выслушал меня и вдруг сказал:

– Княже, знаешь ведь, и Патриарху тяжело не смотреть на женщин. Но приходится. То же и для тебя, пока ты вдалеке от супружницы твоей. Вернёшься к ней, её и люби, как заповедовал нам Господь – "плодитесь и размножайтесь". Но ещё сказано – "не прелюбодействуй!" И одна у мирян жена, другой не дано, чай, не магометане мы. Ладно, давай, буду тебя исповедовать, – и он повёл меня в то самое помещение, что и в прошлый раз, где на аналое лежали Евангелие и крест.

Наложил он на меня епитимью – ровно на месяц запретил мне причастие, а ещё читать мне ежедневно Евангелие повелел "и молитвы исправно". А потом сказал:

– Поедешь ты первого октября в Измайлово. Вот перед этим и приходи на службу, исповедуешься и причастишься. Бо вижу, что нелёгкие грядут времена, и для тебя, и для нас для всех.

Тем временем, всё шло своим чередом – наши военные обучали новобранцев, наши учителя – детей и взрослых, а наши "купцы" не только ухитрялись налаживать связи с местными негоциантами, они же и закупали зерно, грибы и рыбу, а также ухитрились наладить торговлю с Балтикой. Более того, они весьма неплохо зарабатывали на проводке купеческих караванов вместе с нашими – после той памятной истории с Волчонком, никто из татей не рисковал даже приблизиться к нашим. И, как ни странно, несмотря на все затраты, мы каким-то образом ухитрялись не просто оставаться на плаву, но и даже выходить в плюс на этих операциях, тем более, что Александров и Борисов стали основными центрами товарооборота со Швецией, Данией и Пруссией. Сам же я в это не вникал, разве что один раз, когда Лёня Пеннер, глава нашей торговой миссии, подошёл ко мне и сказал:

– Лёх, дело есть. Приехал Никита Строганов из Соликамска. А нам соль нужна.

– Именно. Но…

– Знаю, знаю, сам бы договорился. Но я вдруг подумал – мы ж на Урал геологов посылать собрались. А Соликамск – это Пермский край.

– Понятно.

– Ну и, кроме того, его семейке не только Пермь принадлежит, а ещё в Астрахани они заправляют.

– Ясно.

Принял я Строганова у нас в "парадном кабинете", обставленном стараниями Лёни и его ребят как раз для таких мероприятий. Оказался он степенным мужиком с окладистой русой бородой, одетым в соболиную шубу, что в Москве бывало разве что у бояр. Не знаю, почему, но мы очень быстро нашли общий язык.

Я рассказал ему про то, что нам нужна соль, а ещё больше – местная рыба, вяленая, сушёная и копчёная, да в больших количествах. Тот согласился, но запросил весьма немалую цену; про неё я ему сказал, что такими вопросами у меня занимается "Лёнька Пеннер". Тот поскучнел – видимо, уже имел удовольствие говорить с Лёней и знал, насколько тот по-немецки прижимист, – но кивнул. И я тогда выложил вторую свою просьбу.

– Никита Григорьевич, – я с удовольствием заметил, что лицо того разгладилось, когда я назвал его на – ич, – ещё такое дело. Хотелось бы мне своих рудознатцев на Камень [8] Урал. послать, через твои земли, по воле государевой.

– Неведомы мне руды на Камне, княже, – голос Никиты звучал сокрушённо.

– Зато мне ведомы. А ещё мои люди знают выплавку доброго железа и меди. И хотели бы это делать на тамошних землях. Конечно, чтобы и у тебя интерес был.

Строганов сидел, как громом поражённый. Потом повернулся ко мне и сказал:

– Значит, княже, в долю меня взять хочешь.

– Именно так, Никита. А людей своих я бы по весне прислал, когда реки вскроются. Вот только дюже поздняя весна будет, думаю, не раньше мая, а то и в июне.

– И лето позднее будет?

– Не будет лета, будет сразу, как осень. А в августе уже морозы ударят.

– Да откуда сие тебе ведомо, княже? И про руды? И вещички у тебя разные чудесные, и дары твоих людей – и он показал мне наручные часы со взводом из американских запасов. – Княже, перекрестись!

Я перекрестился, не забыв сделать это двумя пальцами.

– Да, княже, чую я, приятелем твоим быть надобно. Приму я твоих людей честь по чести и пособлю им, чем смогу. Вот только пусть часть твоего железа и меди мне продавать будут. За хорошую цену.

– Добро, Никита. Договоришься с Лёнькой. А моё слово крепкое.

– Знаю, княже, слыхал про тебя. И моё тоже. А рыбу и соль я тебе много дешевле отдавать буду. Вот только скажи, зачем тебе столько?

Я рассказал ему про следующие два лета. Он сидел, поражённый.

– Если б я не видел, как ты перекрестился, я б подумал, что ты колдун, княже. Так вот. Сроблю я запасы у себя, ведь негоже, когда люди от голода умирают. И буду раздавать им, как и ты это решил. И тебе для богоугодного дела продам за столько, сколько мне всё это стоит. И братьям и сродникам своим поведаю. Вот только скажи, откель вы такие?

Я рассказал ему немного про Русскую Америку – конечно, не всё. Он же спросил:

– Есть у меня сын, Аникей Никитич. Странствовать хочет. Не возьмешь его с собой?

– Возьму, конечно. Вот только если к нам уедет, то нескоро вернётся.

– Вот и добро. Зато Строганов будет и в вашей Америке.

Распрощались мы сердечно и даже обнялись. Конечно, не факт, что нам в Америке нужен соглядатай Строгановых. Но вряд ли он в ближайшие годы сможет вернуться. А зато нам не только палки в колёса ставить не будут – нам на Урале помогут. А это дорогого стоит.

После этого, всё шло по накатанной. Я и далее учил Бориса и его родню, а особенно Ксению. И рассветы, и закаты становились всё зеленее, да и днём солнце было не желтовато-белым, каким ему надлежит быть, а красноватым, а небо приобрело отчётливый оранжевый оттенок, а к вечеру зеленело. Резко похолодало; по ночам лужи на улице замерзали, и я два или три раза чуть не упал по дороге в Кремль; каждый раз, к моему стыду, меня выручала Женя. Двадцать девятого сентября по старому стилю я временно распрощался со всеми моими учениками, а потом отправился на вечернюю службу и на исповедь к Патриарху, а тридцатого на литургию, которую на сей раз служили в соборе Чуда Архангела Михаила Чудова монастыря. А после неё я поехал в Измайлово.

По дороге в воздухе начали кружиться снежинки, но, к счастью, это быстро прекратилось, разве что землю изрядно успело припорошить. Я боялся за урожай и за скот, но в Измайлово для овец и коров были подготовлены скотные дворы и сеновалы, забитые сеном, а весь урожай был уже собран.