Максим Дынин - Голод и тьма

Метрах всего в двадцати тропинка вышла на полянку, где мы увидели такую картинку – с десяток молодых женщин жались друг к другу у двух шалашей. Их держала дюжина татар, громко хохоча, и двое как раз срывали одежду с двух девушек помоложе. А чуть подальше стояли еще двое крымчаков с двумя десятками стреноженных лошадей. К некоторым были приторочены какие-то тюки – вероятно, добыча.

Когда мы вдруг появились из-за деревьев, эти две девушки были уже обнажены, но плодами своих трудов неправедных пришельцы насладиться не успели – два выстрела, и один повалился с простреленной башкой, а другой корчился на земле в агонии. Другие выпустили женщин и побежали. Такое впечатление, что им и в голову не пришло, что женщинами можно было бы воспользоваться, как живым щитом. Для них крестьянки были быдлом – и они почему-то думали, что для нас точно так же.

Еще несколько выстрелов, и пятеро супостатов валяются на земле, а остальных повязали ребята, которые обошли дубраву. Шестерых оставшихся в живых заставили тут же копать могилу «для себя и для того парня» – сейчас не время для гуманизма, оставь этих в живых – опять пойдут угонять наших людей в полон. Один, впрочем, сказал по-польски, что копать не будет – мол, это дело «холопов». Его сразу же повесили, несмотря на истошные крики: «Бендже копал [11] Буду копать (пол.). !» Другие сразу начали работать не в пример живее, ведь для них быть повешенным означало, согласно Корану, не попасть в рай.

А вот последнего, в одежде побогаче, привели ко мне.

Тот начал плакаться на таком же ломаном польском, мол, они не виноваты, это все поляки.

– Którzy polacy? – спросил я. Какие, блин, поляки?

– Там, о ясновельможный пане. В лесу… Утекли, когда вас увидели. Они нами командовали.

Интересно. Рощица крохотная – меньше, чем двести на двести метров, где это они могли оказаться?

– Ты кто такой?

– Юзбаши [12] Сотник. Мустафа ибн Джемиль, ясновельможный пане. Не вешайте меня, я все расскажу.

– Где эти поляки?

– Не знаю, побежали вон туда – и он показал на юг.

И вдруг я услышал мальчишеский голос:

– Княже, вон они, на том дубе.

– Да, двое их там.

Голоса я узнал – один был Мишка Скопин-Шуйский, другой – Андрей Мышкин. Те самые, кому я совсем недавно вручал медаль «за успехи и прилежание». Вот только что они делали здесь, в пятистах с лишним километрах от Измайлово?

Но, как говорится по-английски: first things first. Дерево потрясли, и с дуба упали не только желуди – вниз брякнулись два польских пана, у которых отобрали сабли, а самим им связали руки за спиной.

Первый стал по-немецки орать, что он, мол, граф Потоцкий и не дело быдла ему указывать. Но, получивши несколько ударов плетью, ясновельможный пан вдруг поменял пластинку и сказал, что все расскажет, только не надо его бить. Заставили обоих, равно как и ибн Джемиля, помочь прочим эуропейцам крымско-татарского разлива копать. Допросить их, подумал я, еще успеем.

Тем временем, я подошел к женщинам. Две, которых оголили татары, уже успели натянуть на себя хоть и в порванную, но одежду. Оказалось, они все были из села Черницыно, и бежали в Курск при приближении орды. Жизнь там была несладкой – ютиться пришлось в землянках, еды и даже воды было мало – и, когда два дня подряд татар не было видно, они решили, что те ушли, и уговорили мужей своих вернуться в село.

Вечером появились, откуда ни возьмись, крымчаки. Деревню сожгли и разграбили, убив тех, кто пытался сопротивляться, и детей помоложе, а остальных угнали в полон. А дамы как раз занимались на ручье стиркой и смогли бежать в лес. Крымчаки тогда ушли, а сегодня с утра вновь появились и нашли их убежище.

– Ничего, девоньки, не бойтесь, не дадим вас в обиду, – сказал я и приказал:

– Татарскую свинью ко мне.

Саша привел ибн Джемиля, смотревшего на меня с умилительным выражением лица.

– Рассказывай, скотина!

– Не вешайте меня, ясновельможный пане, не вешайте, нам это нельзя…

– Другую смерть надо еще заслужить. Рассказывай.

И он рассказал. Оказалось, что атака на Курск была отвлекающим маневром, и сюда пришли около десяти тысяч, но почти шестьсот человек они потеряли при двух попытках штурма города, после чего, согласно плану, большая часть их ушла на Чернигов.

– А сколько вас осталось?

– Лишь около трех тысяч, ясновельможный пане!

«Интересно, – подумал я. – Для них это ´лишь´ три тысячи – у нас в Курске даже с нашими ребятами столько не наберется».

– А что с остальными?

– Эфендим…

– Тогда уж мирза [13] Эфенди – на турецком «господин», мирза – «князь»; – м означает «мой». , – усмехнулся я. Ибн Джемиль, услышав это, побледнел, но выдавил из себя:

– Мирзам, простите великодушно, не знал, что пан есть князь. Другие наши люди ушли на юг, чтобы подумали, что поход закончился. Но вместо этого они идут по северу владений Речи Посполитой на Чернигов.

Я сделал знак, и один из наших отвел ибн Джемиля к уже выкопанной яме, взял татарскую саблю и отрубил ему голову. То же он сделал с другими копальщиками – всеми, кроме Потоцкого, которого притащили к нам. В воздухе стоял устойчивый запах мочи и кала, а спереди у поляка виднелось огромное мокрое пятно.

Поляк рассказал примерно то же самое – атака на Курск была всего лишь отвлекающим маневром, а настоящей целью были Чернигов и затем Смоленск.

– Ну что ж, – сказал я. – Спасибо. Не будь ты убийцей и насильником, я б тебя пощадил. А так, герр Потоцкий, ауф видерзейн.

– Они же быдло, эти русские! – закричал тот, после чего я сказал.

– Повесить.

– Нет! Я дворянин!

– Ты не дворянин. Ты убийца, насильник и преступник.

После того, как Потоцкого бросили в яму и ребята её засыпали, я сказал Саше:

– Надо бы на Чернигов. И поскорее.

– Именно так. Но сначала в Курск. Если татары ушли, либо подкрепление пришло, то можно уже завтра на Путивль и далее на Чернигов.

– Кстати, у нас есть место для девушек на возках?

– Найдется!

– Тогда вперед!

Ещё через час мы увидели бревенчатые стены Курска, расположившегося на холмах у слияния рек Тускари и Кура. А ещё через полчаса я оказался пред светлыми очами самого Андрея Васильевича Замытского, курского воеводы.

– Здрав буди, княже! Написал мне про тебя государь, да и люди твои поведали много.

– Здрав буди, воеводо! – И я поведал ему про то, что мы узнали в дубраве. Тот задумался.

– Весточка пришла, завтра полк из Тулы должен прийти, так что можешь пойти в Чернигов, княже, с твоими людьми.

– А где татары?

– Крымчаки-то? Пойдем, сам увидишь.

Было около трех часов дня. На той стороны речки Кур, где-то в километре, находился лагерь, состоявший из нескольких сотен шатров. Посередине его были несколько шатров побогаче, один из них горел изумрудом в лучах вечернего зеленоватого солнца. А между лагерем и нами сгрудились шалаши, где, судя по всему, татары держали полон. Сам лагерь, по словам Замытского, был вне досягаемости крепостных пушек; любой обстрел пришелся бы по своим.