Максим Дынин - Голод и тьма

Вскоре подошёл игумен – такой же толстый, как и его монах. Узнав, кто мы, он предложил нам разделить трапезу, а "дворянам" ночлег в монастыре – на "не дворян" ни трапеза, ни ночлег, понятно, не распространялись. От ночлега и трапезы мы отказались, и спросили у него, как он собирается выполнять указ Святейшего.

– Не знаю я такого указа, – сказал он, а глазки забегали.

Я показал ему свой экземпляр, скреплённый печатью и подписью Патриарха, а также бумагу от царя, дававшую мне полномочия по продразвёрстке за установленную цену в семь денег за четверть ржи и шесть – за четверть ячменя. Тот вздохнул и сказал:

– Смилуйся, батюшка, давай хоть по девять за ячмень, ржи-то у нас мало. А то у меня за столько Андрюшка Васильев покупает.

Интересно, подумал я, и спросил его:

– И сколько ты мне можешь продать? А то мы людей пришлём, проверят, и узнают, не вывозилось и не пряталось ли зерно.

– Восемь тысяч четвертей у нас сейчас, да и в этом году нам крестьяне девять тысяч привезти должны. Да говорят, плохой урожай будет, вон какое холодное лето. Так что шесть тысяч четвертей продать могу, и от крестьян ещё три тысячи.

– А тебе неизвестно, что Святейший запретил сажать пшеницу в этом году?

Игумен спал с лица:

– Помилуй, княже, ну будет меньше, но что-то же вырастет…

– А если нет? Смотри, уже июль, а холоднее, чем обычно в апреле. Значит, так. Шесть тысяч с тебя. Половину на Валаам, а вторую половину туда, куда я тебе напишу. А у крестьян ничего не бери и не требуй – узнаю, предам тебя в Постельничий приказ, Святейший дозволит.

Тот бухнулся на колени и заверещал:

– Помилуй, княже! Добро, не буду брать у крестьян, отпущу им на сей год заимки их!

– Ладно. И ещё. Рыба у тебя есть?

– Есть, княже. Ладожская.

– Солишь её?

– Солю, княже.

– Сколько можешь продать?

– Сто бочек, княже. По… рублю за бочку.

Неплохо, подумал я и сказал:

– Добро.

– Тоже на Валаам послать?

– Нет, я тебе напишу, куда. И когда всё дойдёт, деньги тебе пришлю. Моё слово верное. Вот только либо сам приеду, либо своих людей пришлю, дабы проверить, как вы со своими крестьянами обращаетесь.

– Когда, княже?

– А вот когда получится. Может, в сентябре, а, может, и через неделю.

Выходил я оттуда в препоганом настроении, когда Юра вдруг подбежал ко мне:

– Княже, а почто ты не пойдёшь в другой монастырь – Успенский?

Оказывается, он был ниже по течению; как я его не заметил, когда мы сюда шли, уму непостижимо. Я посмотрел в путеводитель – Свято-Успенский девичий монастырь, основанный в двенадцатом веке. Но открыл нам монах-мужчина, поклонился, и пригласил нас войти. Потом я прочитал, что в Смутное время его разорят шведы, а возродится он как женский. Точнее, я надеюсь, уже не разорят.

Игумен принял нас весьма радушно, предложил накормить – мы еле-еле смогли отпроситься, мол, ели уже. А на мой вопрос про зерно он сказал:

– Есть у нас зерно, но мало – в этом году же ничего не посадили. Вот мы и крестьянам сказали, что оброка в этом году не нужно. А то если голодать будут, то это нам за грехи наши. Монахи, чай, сейчас в море (так они называли озеро) либо на речке, без рыбы не вернутся, вот мы рыбки и поедим, пока поста нет. А когда разрешения на рыбу не будет, тогда придумаем что-нибудь. Господь нас не оставит.

Я тогда сказал игумену, что им придёт зерно и рыба из Никольского монастыря. Он удивился:

– Зло я помышлял о них, что скряги они. Буду молить Господа о прощении за помыслы мои грешные. А зерно и рыбу ту мы бедному люду раздадим.

– Лучше, честный отче, дабы работали они за сие, – сказал я ему. – Пусть храмы твои и стены подправят, и дорожки тоже. Да и в городе что-нибудь сделают.

Тот задумался, потом сказал мне:

– Твоя правда, княже. Ведь человеку не потребна праздность, да и лепей для него, дабы платили ему за труд. А что сробить, придумаем мы. Хотели мы школу для детишек их построить побольше, нежели имеем.

– Добро, честный отче. А ежели в чём потребность будет – пошли весточку в Москву, либо в Невское устье.

– Спаси тебя и твоих Господи, княже! Заночуешь у нас?

– Рано ещё, честный отче, лепей мы вверх по Волхову пойдём. А то ждёт меня государь.

И я, поклонившись, сложил руки лодочкой ради благословения, а за мной и другие.

Распрощавшись с братией, мы ушли в Кириши, где и остановились на ночь. А на следующий вечер уже прибыли в Великий Новгород.

В Новгороде я понял, что зря сразу сюда не поехал. Местные купцы были готовы поставить любое количество зерна – не по семь денег за четверть, конечно, но по десять – запросто. А монастыри, куда я наведался для разговора – Юрьев, Рождественский, согласились поучаствовать в нашем общем деле – похоже, Никольский монастырь в Старой Ладоге был скорее исключением. Впрочем, если верить Исааку Массе, купцу, который прибыл в Москву в этом году и в моей истории оставил мемуары, таких исключений было не так уж и мало.

Ну что ж. Полномочия наказывать «хомяков» в голодных районах, вплоть до смертной казни, у нас есть. Tо, что мы должны были сделать, мы сделали. И будем делать впредь.

Я еще сходил в Старую Руссу – прекрасный древний город недалеко от берега Волхова, в который мы добирались на шлюпке по реке Полисть. Сначала я, как обычно, посетил городской Спасо-Преображенский монастырь, чей архимандрит напомнил мне игумена Успенского монастыря в Ладоге. Затем я встретился с местными купцами и узнал у них про цены на зерно. В Новгороде оно было дешевле, так что я решил пока не закупать его в Руссе – доставить его из Новгорода водным путём можно без особого труда. Купцы ещё пожаловались на то, что разбойников на дорогах стало намного больше, и меня и моих людей упросили сопроводить их караван, шедший на Москву через Демянск. Взамен мне пообещали поставить грибов и зерна в монастырь для дальнейшего распределения.

Я отпустил шлюпку, и «Борисов» ушел в город, в честь которого он назван и где для него уже построили базу, мы же выступили на юго-восток. Места были прекрасные – леса, озера, речки, которые, увы, приходилось то и дело пересекать. Но нам все чаще встречались крестьяне, которые брели вдоль дорог – кто навстречу нам, кто в нашу же сторону. На немногочисленных телегах лежал скарб и лежали старики и дети; некоторые волокли волоком сани, большинство же шло с узелками, в которых находился их нехитрый скарб.

В первый же раз, увидев подобное, я спросил:

– Куда путь держите, добрые люди?

– В Невское устье, господине.

– А почему у вас нет скота, а у многих и лошадей?

– Эх, господине, отпустил нас помещик лишь с тем, что мы унести могли. Их помещик добрее был – позволил сани взять. А скот ни тот, ни другой не дал, сказал, уходите, а скот мой будет.