Максим Дынин - Голод и тьма

– А далеко ваше село?

– Да вон, за поворотом. Только весь [29] Деревня. она, а не село. Давыдово именуется.

Помещик Бабаев оказался человеком лет сорока, достаточно благообразного вида, но, как только я спросил у него, почему он не разрешил крестьянам ничего с собой взять, закричал:

– Вон! Уходи, а то пожалеешь!

Я показал ему бумагу от царя, он завопил:

– Не суйся сюда со своими бумажками, голь перекатная!

– А царя не боишься?

– Я здесь сам государь, моё это село. А государем в Москве меня не пугай, у меня Шуйские в родне.

– А почитай бумагу-то.

– Не знаю я грамоту и не хочу знать, се для попов. Не уберешься со двора, я на тебя собак прикажу спустить. Не уходишь? Отхлестаю – и он попытался снять со стены плеть.

– Взять его! – и мои ребята схватили его, залепили ему рот и споро повязали. Я же тихо сказал:

– Значит, так. Я – князь Николаевский. Тебя же я отдам в Постельничий приказ, пусть с тобой Дмитрий Иванович Годунов разбирается. Ребята, этот поедет в цепях.

Цепи, кстати, оказались там же, на стене – вообще-то висевшая на стенах горницы коллекция "инвентаря", наверное, заставила бы биться чаще сердце любого поборника БДСМ. Мои люди вывели "государя села" и посадили в возок, взятый ими из конюшен. Туда же сели двое моих – слева и справа. Я обратил внимание, что помещик вмиг съежился и стал выглядеть весьма жалко.

А крестьянам я сказал забирать все свое, а чужого не трогать. Затем дал знак разлепить Бабаеву рот и спросил:

– Где жена твоя? И дети?

– В доме, в Руссе.

– Значит, я их не обделю. – И я приказал осмотреть территорию и раздать все зерно и другие припасы, а также инвентарь, тем крестьянам, кто оставался в селе, и, подумав, раздал коней из конюшни безлошадным, решив, что это будет штрафом. В процессе осмотра мы обнаружили сарай, из которого раздавались стоны. В нем сидели пятеро связанных людей, четверо молодых мужчин и молодая девочка – избитые, некоторые покусанные собаками, а рядом лежали два трупа людей постарше, один из них – женский. Я приказал освободить всех и поручил их своему медику. К счастью, никто из живых мужчин сильно покалечен не был, а вот девчушка смотрела на меня затравленно и, когда я достал из ее рта грязную тряпку, лишь завыла.

Вина их состояла в том, что они посмели самовольно взять с собой свои же телеги и лошадей, когда уходили в Невское устье. Мёртвые же мужчина и женщина были родителями выжившей девушки, которой оказалось всего тринадцать. Когда их схватили люди помещика, они надругались над матерью и дочерью. Отец попытался заступиться и был убит ударом кистеня по голове, а мать истекла кровью. Я приказал привести насильников, и их прилюдно повесили посреди деревни сами местные. А затем ко мне подбежала женщина и сказала мне:

– Кто ты, добрый человек?

– Алексей, князь Николаевский.

– Век молить Господа за тебя буду! И все мы будем. А супруга у тебя есть? И детишки?

– Есть, как не быть. Елисавета, Алексей, а вот как другое чадо моё зовут, не ведаю – родился он, когда я уже в отъезде был.

Четверо молодых узников продолжили свой путь в Невское устье, а девушка – звали ее Анфиса – отправилась с нами, ведь медицинская помощь ей была нужнее. К счастью, она не забеременела от злодеев, но мужчин она с тех пор чуралась, разве что ко мне то и дело пыталась прильнуть. Но я ей дал понять, что как женщиной ей никак не интересуюсь, но пообещал по дороге учить ее грамоте и счету. Если научится, то я устрою её с осени в школу у Покровских ворот.

Девчушка оказалась очень смышленая, и потихоньку начала оттаивать, а я подумывал ее удочерить. Если, конечно, Лиза согласится.

Не знаю, разлетелась ли новость по окрестным селам, или действовал на них вид злодея в цепях, но больше таких историй не было, хотя караваны переселенцев мы видели все чаще. Но мы добрались без происшествий – сначала до Нового Торга, потом до Твери, где я сумел сдержаться от соблазнов, несмотря на присутствие прекрасной банщицы; иначе мне, как ни странно, было бы очень стыдно перед Анфисой. Хотя, казалось бы, кто она мне… даже не дочь.

И, наконец, пятого августа мы вернулись в Москву, где я первым делом, даже не заезжая на Никольскую, отправился в Постельничий приказ, дабы доставить туда Бабаева.

– Тут на тебя две жалобы прислали, за самоуправство, – улыбнулся Борис. – Одну из Ладоги, из Никольского монастыря, а другую супруга боярского сына Ивашки Бабаева написала. За дело, думаю?

– За дело, государю. Монастырь не хотел зерном делиться, а еще заставил крестьян своих рожь сажать. Но не наказал я их никак, только заставил продать излишки зерна. И отменить оброк для крестьян.

– Передам я это людям Святейшего, княже. А что с Бабаевым?

Я рассказал ему про то, что увидел в Давыдово. Тот молчал, потом вдруг как грохнет кулаком по столу:

– Как же так можно? Грабить и обижать таких же христиан, как он сам. Где он сейчас, у Дмитрия?

– У него.

– На Лобном Месте его выставить надобно, да и объявить, что, мол, душегуб и вор. И что таковое с каждым будет, кто сделает тако. Передам я сие Дмитрию. А что у тебя за девка?

Уже донесли, подумал я, но рассказал Борису.

– Дочкой сробить хочеши? Дочка – сие не есть просто.

– Умная она вельми, государю. И добрая.

– Ксения моя тоже умная и добрая, а вот замуж выдать не получается.

Я решил – или сейчас, или никогда.

– Государю, есть у меня вельми добрый жених для нее. Из Рюриковичей, потому в место будет, не будет в том умаления достоинства.

– Хочешь Дмитрия своего Пожарского предложить?

– Его, государю.

Тот задумался.

– Добрый жених, говоришь?

– И вой [30] Воин. , и муж, и тоже умный, яко Ксения.

Ну, почти, подумал я про себя, но пора ковать железо, пока горячо.

– С царицей тебе обмолвить сие надобно. Не жалует она Пожарских. Я тоже там буду, приличия ради, но говорить будете вы.

– Добро, государю!

– А теперь ступай к Ксении! Со мной еще успеешь, а она стосковалась по твоим урокам. Знаю, что не по тебе – иначе давно бы уже не позволял тебе ее учить.

– Вот только, государю, если свадьба состоится, не посылай Дмитрия никуда. Когда я уйду в Америку, оставлю его в Измайлово. А ежели война будет, то пусть командует всем полком – от них пользы больше будет, чем от иного большого войска.

Борис с удивлением посмотрел на меня, но сказал:

– Добро, княже. А теперь ступай. Скажу тебе, когда тебе с царицей говорить.

И я пошел к Ксении, обдумывая сложившуюся ситуацию. Вчера я ездил в Измайлово, чтобы принять новых курсантов в Измайловский полк, а особо отличившихся старых наградить. Кроме того, все те, кто был в Курске и Чернигове, получили новые звания; Пожарского я единственным из всех сделал капитаном и передал ему командование первой ротой второго батальона – решил, что сдюжит. Так что сватаю я Борису пусть еще не майора (хотя в ближайших планах было производство Дмитрия в майоры и передача ему третьего батальона), но цельного измайловского капитана, а еще и героя битвы при Чернигове. Так что пусть будет благодарен…