Максим Дынин - Голод и тьма

Затем пришли женщины и привели Лизу, поставив её рядом со мной. Её выбрили так же, как и меня, но узор на её теле был намного более деликатным и искусным – цветы, птицы, солнце… На шее у неё было ожерелье из местных камней, и второе – из более крупных ракушек, чем у мивоков, и перьев птиц. На голове у неё была соломенная шляпа, украшенная перьями и белыми, красными и синими полевыми цветами. Церемонию проводила одна из тех женщин, кто до того занимался мной; потом оказалось, что она была супругой шамана. Она произнесла несколько фраз, а затем к нам – и к ней, и ко мне – подходили по одной другие женщины и обнимали сначала меня, потом её, причём делали это намного более осторожно. А затем нам показали жестом, чтобы мы взялись за руки, и нас вовлекли в хоровод из всех взрослых жителей Нилектсономы.

На ужин же были различные птички и мясо какого-то крупного животного со странноватым вкусом. Когда я спросил Катахаса, что это за животное, он показал на моё ожерелье, и я понял, что это медвежатина. Но она мне, в общем, понравилась. Пили мы воду – алкоголя у асочими, в отличие от мивоков, не было вообще.

Заночевали мы в приготовленном для нас доме, и София рассказала нам, что построили его специально для нас. Ночью было прохладно, но, как всегда у асочими, выложенный циновками пол был примерно на полметра ниже уровня земли, и, кроме того, там лежала медвежья шкура, которой мы и укрылись. В ту ночь, Лиза призналась мне, что ей было неловко стоять перед всеми в костюме Евы, зато то, как разукрасили меня, ей очень понравилось, и заснули мы, должен признаться, лишь под утро.

А ещё через две недели нас пригласили к себе олхоны из селения Чутчуй, находившегося чуть южнее Ливанеловы. Как мне рассказала Сара, ранее мивоки и охлоны враждовали, но, когда и те, и другие приняли русское подданство, отношения между ними наладились. К нам заранее прибыли две женщины-охлоны – жена вождя и жена шамана; звали их Хисмен и Тар, а дочь Хисмен, Аулина, в крещении Алина, которая была сотрудницей отдела, переводила нам. Они учили нас ритуальным танцам. На следующее утро мы проснулись с рассветом и, оставив Колю на Анфису, отправились в Чутчуй. Здесь наши тела сначала тщательно выбрили, как у асочими, а затем отвели в баню. Она была совсем другой, чем у мивоков и асочими – плетёный шалаш, покрытый корой секвойи, над ямой, в которой в огромном котле лениво пузырилась вода. Нас выпарили, отхлестали вениками, и тщательно вымыли, а затем нанесли на тело белые, чёрные и красные полоски, да так искусно, что Лиза выглядела вполне одетой, а меня выдавало лишь причинное место. Затем на Лизу надели юбку – похожую на мивокскую, но длиннее – и ожерелье из дисков, вырезанных из ракушек, с привязанными к нему крупными раковинами абалоне. Мне же лишь перевязали голову белой лентой.

Сама церемония также была совсем другой. Началась она с танца, в котором участвовали лишь мы, а олхоны смотрели; впрочем, олхонские девушки, как и мивочки, смотрели практически только на меня, перешёптывались и хихикали. Затем последовал пир, состоявший в основном из желудёвого супа и весьма вкусной рыбы, и лишь после этого ко мне по очереди начали подходить мужчины, а затем женщины и ко мне, и к Лизе. Потом Алина отвела нас в подготовленный для нас шалаш, где мы вновь заночевали.

Так что теперь мы с Лизой – трижды краснокожие. Интересно, что, кроме нас, никто не удостоился подобной чести, даже Володя с Леной.

Вообще-то вряд ли Лиза так спокойно отреагировала на подобные обряды, если бы в Русской Америке за моё отсутствие не изменилось отношение к пляжному этикету, и не только. Мне вспоминался наш первый поход на пляж в бухте святого Марка в девяносто девятом году, когда наши девушки облачились в совместные купальники и были шокированы индианками, загоравшими в чём мать родила. Но, как оказалось, многие девушки с "Москвы" ничего плохого в этом не видели, да и, если честно, купальников в загашниках "Святой Елены" было откровенно мало, а материалов, из которого их можно было бы шить, банально не было, и приоритетом их разработка не являлась. Повлияло и соседство – и тесные контакты – с племенами, в которых мужчины, а частично и женщины, ходили нагишом. К моему возвращению, верхнюю часть купальника никто не носил, да и плавки представители обоих полов надевали редко. А после прибытия новых сограждан с Руси, привыкших к смешанному купанию, о купальниках забыли напрочь, и вид обнажённого тела никого особо не возбуждал и тем более не возмущал.

В результате бани тоже были смешанными, примерно как в Германии конца двадцатого века – кроме центрального банного комплекса в центре, небольшие бани и душевые заменяли отсутствующее пока центральное водоснабжение – в домах горячей воды не было, а холодную специальная служба, пользуясь цистернами с американских кораблей, разливала в специальные резервуары на крышах домов. Зато канализацию заложили сразу, с выходом и из санузла, и из кухни. Отапливались дома большими печками на дровах, которые привозились из окрестных лесов; на них же и готовили, и согревали воду. Для стирки и мытья посуды воду грели именно там, для купания младенцев тоже, а дети постарше и взрослые, как правило, ходили в общественные душевые.

В такую душевую, находившуюся в полусотне метров от нашего дома, я и направился – большинство мылось по вечерам, а я, как правило, утром, как это обычно делалось в Америке моего детства и юности. Было нежарко, и я взял с собой всю одежду для последующего заседания, чтобы переодеться в предбаннике, как это делали практически все. После этого я собирался зайти за Сарой, отвести её дочь Машу к нам, после чего мы смогли бы отправиться в здание министерства на Соборной площади.

Но Сару с Машей я, к своему удивлению, встретил в бане, и мы отправились к нам. Маша была чудесной девочкой – доброй, милой, умной, и необыкновенно красивой, со смугловатой кожей, огромными голубыми глазами, густыми тёмными волосами, и личиком, на котором аккуратный, чуть курносый носик соседствовал с типично мивокскими высокими скулами. Они с моим Колей были лучшими друзьями, и вечно то она прибегала к нам, то Коля к ней. Однажды, когда Сара была у нас, я высказал надежду, что они когда-нибудь поженятся. Меня поразило, что и Сара, и Лиза – Машина, кстати, крёстная – в один голос закричали:

– А вот этого не надо.

А почему, не пояснили. Я тогда подумал, неужто в моей супруге всё ещё живут предрассудки… но тогда почему Сара против? И почему они – лучшие подруги? Но потом решил, что не буду ломать голову над женской логикой, и успокоился.

Сейчас же мы передали Машу Анфисе и неспешно пошли вверх – время ещё было, да и, как известно, начальство не опаздывает, начальство задерживается. Улицей выше мы забрали моего второго заместителя, Колю Корфа, мужа моей двоюродной прабабушки, Александры. Коля был тяжело ранен во время боёв за Приморье, и Лиза, вытащившая его буквально с того света, запретила ему на определённое время тяжёлые физические нагрузки, и попросила Мэри взять его в министерство, пока меня не было. Он оказался прирождённым дипломатом – очень хорошо ладил с людьми, умел вести переговоры, да и языки ему давались с поразительной лёгкостью. И, так как он был мужчиной, что для людей семнадцатого века было немаловажно, а ещё и бароном Священной Римской Империи, сиречь природным грандом, именно он вёл переговоры с испанцами в моё отсутствие. Сам же он не раз подавал прошения о возвращении на действительную военную службу, но я с трудом смог его убедить остаться в министерстве – без него мы были бы, как без рук.