Максим Дынин - Голод и тьма

И вот последний заплыв в тёплой воде, последний молебен и общая трапеза на берегу, последняя прогулка, во время которой я встретил Анну, которая меня обняла и прошептала по немецки:

– Счастья тебе и твоей семье!

И заплакала. Я её поцеловал в щёку и сказал:

– И тебе того же. Увидимся ещё, даст Бог – думаю, года через три-четыре.

Дальнейший путь прошёл как по маслу – или почти как по маслу. До Фольклендов – тьфу ты, архипелага Кремера – всё было хорошо, а вот потом, несмотря на южное лето, мы прошли через шторма у мыса Горн и у юго-запада Чили. После первого шторма нам пришлось сделать незапланированную двухдневную остановку на Огненной Земле, где мы и отпраздновали Новый Год. Но не успели мы выйти в море, как вновь начало штормить; к счастью, третьего января, в Сочельник, ветер ослаб, вышло летнее солнце, и Рождество мы отпраздновали в море, а на следующий день прибыли в Консепсьон, где заново загрузили продовольствие и чистую воду. Двадцать второго января мы прибыли в залив Святого Марка, а двадцать девятого – во Владимир, где нас покинуло около пятисот человек, и где мы распрощались с владыкой Иннокентием, после того, как он отслужил литургию в недавно построенной церкви.

Утром первого февраля я стоял на носу "Победы" и наблюдал, как у Золотых ворот мы входим в пелену тумана. Но вскоре он рассеялся, и перед нами возникла величественная панорама Русского Залива. А ещё через полчаса "Победа" пришвартовалась у новопостроенного дока, на котором среди сотен встречающих я увидел девушку в красном платье с ребёнком на руках. Девушек таких там было много, но даже тогда, когда я ещё не мог различить её лица, на моей душе стало необыкновенно радостно – я сразу понял, что это моя Лиза и мой ребёнок.

Пи! Пи! Пи!

На этот раз никаких дурацких снов от пиканья часов у меня не возникло. Тем более, звук этот был намного мелодичнее, чем будильник моей бывшей "Сейко", да и батарейки хватало на десять лет. А получил я их после своего возвращения, из запасов на "Святой Елене". Я осторожно высвободился из объятий мирно сопевшей рядом Лизы, нежно поцеловал её, и, стараясь не шуметь, выбрался из кровати. Натянув на себя подготовленную с вечера одежду, я вышел на кухню, где Анфиса уже готовила – для нас и для детей. Наскоро выпив чаю и чмокнув Анфису в щёчку, я вышел из ставшего за три года родным дома.

Дом этот был выделен нам с Лизой по программе для молодых семей вскоре после Колиного рождения; когда я вернулся из России, он показался мне весьма просторным – пять комнат, кухня, небольшой садик за домом, и даже электричество в двух комнатах, от гидроэлектростанции, построенной на одном из местных ручьёв. Соседями нашими были, с одной стороны, Володя и Лена Романенко, а, с другой, Джон и Мэри с детьми и внучкой Машей. Каюта на "Форт-Россе", кстати, тоже оставалась "нашей", но сам корабль теперь находился на плановом ремонте в заливе Елизаветы. Но одно дело – каюта, а другое – собственный дом. Теперь, впрочем, у нас в нём не так уж и много места – в спальне обитаем мы с Лизой, во второй комнате – наш старший, Коля, с Юрой, в третьей – близнецы Андрюша и Лена, в четвёртой – маленькая Ксения с Анфисой, а пятая комната – пока что наш с Лизой кабинет, хотя в персперктиве и он превратится в детскую. Там стоял громоздкий письменный стол, который мы "унаследовали" с Москвы; иногда мы даже сидели за ним вдвоём, Лиза за ним, а я с торца. Раньше она здесь же принимала пациентов, но два года назад построили клинику в сотне метров от нашего дома, и четыре раза в неделю, после того, как Анфиса приходит из школы, Лиза работает там по три-четыре часа в день.

Так что дом наш – извините за каламбур, то, что доктор прописал. Конечно, более ценились дома с видом на море, либо выше к Соборной площади, на которой находились собор святого Николая и административный комплекс. Единственный, кто жил на самой площади, был отец Михаил с семейством – так уж повелось, ведь он был первым священником собора. Епископ же наш Марк, правящий архиерей Росский и Американский, обитал в крохотном монастыре чуть ниже по склону; рядом с ним находилась резиденция Тимофея Хорошева, царского наместника, которая, впрочем, ничем не отличалась от нашего дома. Тимофей, функции у которого были чисто представительскими, решил одновременно заняться делом и поступил полтора года назад в новосозданный Росский университет, где обучался в подготовительной программе, с прицелом на поступление на инженерный факультет в следующем году. А в январе, сразу после святок, он неожиданно для всех женился на одной из студенток той же программы, Лизе Еремеевой, бывшей невской крестьянке. На Руси такое было бы едва ли возможным, а здесь они времени не теряли – в конце октября у них уже родился ребёнок, дочурка Елизавета, крёстной у которой была моя Лиза.

Да, последние три с половиной года были практически идиллией… но первые несколько дней после моего возвращения из России напоминали скорее бурю. До сих пор вспоминаю, как я сходил по трапу "Победы" три с половиной года назад. Миг – и моя любимая в моих объятиях, а на меня строго смотрит маленький серьёзный блондинчик – плоть от плоти моей, Николай Алексеевич. Но ещё секунда, и я подхватываю его на руки и целую его, и он, несмотря на мои опасения, обхватывает своими ручонками мою шею и шепчет мне, смешно выговаривая звуки:

– Папоська, ты пьиехал!

Когда мы добрались домой, началась "раздача слонов" – привезённые с Руси игрушки и крестик для Коленьки, а для Лизы – драгоценности, включая и подарок от королевы Маргариты, от которого она потеряла поначалу дар речи.

– И всё это мне?

– Тебе, любимая, тебе. Их величества – наши с тобой близкие друзья. А вот это – от царя Бориса, а это – от царевны Ксении, а это – от Никиты Строганова, а это, это и это сделано по моему заказу. А ещё неплохо бы снять с тебя мерки.

– А зачем?

– А затем, что специально для тебя я привёз меха – надо бы сшить для тебя шубу, шапку, сапожки и варежки. И не по одному экземпляру…

– Подари их, может, Лене… Или Саре.

– Для них у меня тоже есть меха, не беспокойся. Я привёз презенты и для Володи, и для Джона с Мэри, и для многих других…

Вечером, я уложил Колю спать, прочитав ему на ночь несколько сказок. Он всё не хотел засыпать, после каждой сказки повторяя: "Есё, папоська!" Но когда Колобок ушёл от волка, я увидел, что глазки его закрылись, и он, обняв плюшевого зайчика, тихонько посапывает во сне. Я осторожно поцеловал его, вернулся в спальню, и сказал Лизе:

– Заснул маленький.

Она распахнула объятия, но я встал перед ней на колени: