Владимир Тимофеев - Три кварка (1982-2012)

Город горел. На запросы западных дипломатов турецкое командование ничтоже сумняшеся отвечало, что дома поджигают беженцы из христианских меньшинств. Те, кто не успел погибнуть в огне или от рук бандитов, бежали на набережную Смирны. И уже через двое суток там собралась едва ли не половина населения города. Все, кто сумел выжить.

Три километра берега, каменные пирсы и волноломы, впереди — вода, сзади — убийцы. Люди стоят вплотную друг к другу, так, что даже присесть невозможно. Толпа колышется, словно море. Время от времени к набережной подходит какое-нибудь судно, маленькая фелюка или большой пароход, без разницы, отчаявшиеся люди готовы на всё, лишь бы покинуть превратившийся в смертельную западню город.

Всех, кто прорвался к причалам, турецкая жандармерия обратно уже не пускает. Перегруженные, заполненные людьми транспорты отходят от берега. Те, кто не попал на борт, прыгают в оставшиеся бесхозными лодки и гребут к стоящим на рейде иностранным судам. Некоторые пытаются достичь их вплавь. Со стороны грузового порта слышатся орудийные выстрелы. Расположившаяся прямо на пирсе турецкая батарея «наводит порядок» фугасами и картечью. «Неучтённые» плавсредства тонут вместе с пассажирами и командами.

На палубах иностранных боевых кораблей царит оживление. Моряки комментируют происходящее и смотрят на бойню в бинокли. Кое-кто делает фотографии.

Когда лодки с беженцами пытаются пришвартоваться к английским военным судам, матросы рубят швартовы, поливают пловцов кипятком и громко кричат:

— No! No! No! Only British subjects[5].

Американцы берут на борт лишь одного из пяти, а остальных отправляют дальше, к стоящим в трёх милях от берега итальянцам. Те принимают всех. Вот только сил, чтобы до них доплыть, хватает не каждому. На палубе итальянского крейсера играет военный оркестр, а из установленных на всех кораблях фонографов раздаётся несравненное «Ridi, Pagliaccio, sul tuo amore infranto!»[6] в исполнении Энрике Карузо.

Заходящие в бухту французские катера спасают любого, кто может сказать хотя бы несколько слов по-французски. И всё равно это лишь капля в море.

За семь предыдущих дней катер лейтенанта Кристофа принял на борт только двадцать шесть человек. Больше всех Смирнову запомнилась одиннадцатилетняя девочка с пустыми глазами, раз за разом повторяющая явно заученную фразу: «Je suis français, mes documents brûlé»[7]. Когда же она услышала от Михаила русскую речь, то буквально вцепилась в штабс-капитана и не отпускала его до тех пор, пока катер не пришвартовался к госпита́льному судну. Девочку звали Ксения, она была наполовину русской, наполовину гречанкой. Её отца, православного священника, убили двенадцатого сентября прямо в храме. Мать и три малолетних брата погибли днём позже, во время пожара. Самой девочке удалось выжить, добраться до набережной и попасть в одну из отплывающих лодок. Французскую фразу, ставшей ключом к спасению, её заставил вызубрить один армянский учитель. Жаль, самому ему спастись так и не удалось — затоптала обезумевшая толпа, когда пробивались к причалу…

— Да что они там, с ума посходили?! — выругался Анри, когда всего в кабельтове по ходу движения всплеснулся султан воды.

Звук выстрела на катере услышали через секунду.

— Не стрелять! — прокричал лейтенант, заметив, что комендоры начали суетиться возле установленного на полубаке орудия, разворачивая его в сторону турецкого берега.

— Мсье лейтенант, здесь дым, они нас не видят, — попытался объяснить один из матросов.

— Тогда зачем палят? Просто так, для острастки?

— Нет, они, наверное, лодку с греками хотят потопить.

— Понятно, — проворчал себе под нос Анри и отдал команду сигнальщику. — Отсемафорь огнями. Стрельбу немедленно прекратить, здесь французское судно.

— Уи, мсье лейтенант.

Турецкая пушка выстрелила ещё раз.

— Что творят сволочи? — тихо пробормотал Смирнов, глядя через бинокль на перевернувшуюся лодку с беженцами.

— Мсье лейтенант, турки ответили, что прекращают огонь.

— Хорошо, — кивнул лейтенант. — Держать прежний курс.

— Анри, мы должны подойти к месту крушения, — обратился к нему Смирнов. — Там могут быть выжившие.

Лейтенант Кристоф повернулся к штабс-капитану и покачал головой:

— Нет, Мишель. Мы этого не сделаем.

— Почему?

— У нас приказ. Выполнять только поставленную задачу, на спасение не отвлекаться.

— Анри, но ты же понимаешь, что это… глупый приказ, — попробовал возразить Михаил.

— И, тем не менее, это приказ, — буркнул Анри, стыдливо пряча глаза.

Сжав кулаки, Смирнов обвёл взглядом рубку. Рулевой ста́туей застыл у штурвала, всем своим видом демонстрируя то, что проблемы начальства его не касаются. Матрос-сигнальщик рылся в рундучке с принадлежностями, изображая непричастность и неучастие. Лейтенант Кристоф усиленно пялился в иллюминатор, делая вид, что следит за обстановкой на море.

«Да, просить или требовать бесполезно, — понял штабс-капитан. — Закорючка в приказе для них превыше всего».

Опустив руки и тяжко вздохнув, Михаил уже было собрался выйти из рубки, но в этот момент в его голове словно бы что-то щёлкнуло. Как будто чей-то неведомый разум заполонил на мгновение мозг и подсказал, как можно решить задачу. И этот способ штабс-капитану понравился.

Медленно расстегнув кобуру, он вынул наган и направил его прямо на лейтенанта:

— Анри, мы идём к лодке.

Рулевой даже не дёрнулся, только штурвал стиснул — аж пальцы от напряжения побелели. Сигнальщик замер на миг, но потом, видимо, думая, что русский на него не глядит, потянулся за прислонённым к стеночке карабином.

— Даже не думай, — повёл стволом Михаил.

Матрос быстро отдёрнул руку.

— Мишель, не сходи с ума, — судорожно сглотнул лейтенант, не отрывая взгляда от нацеленного на него револьвера. — Убери оружие, и будем считать это неудачной шуткой.

Штабс-капитан взвёл курок. В принципе, особой необходимости в этом не было, однако всё тот же внутренний голос объяснил Смирнову, что «с точки зрения психологии это будет правильным шагом».

— Анри. У тебя пять секунд, — негромко сообщил Михаил. — Если ты в течение этого времени не дашь команду изменить курс, я открываю огонь. Ты понял?.. Очень хорошо. Начинаю отсчёт. Один, два…

— Хорошо, Мишель. Я подчиняюсь, — выдавил из себя лейтенант, как только прозвучало «четыре».

— Я рад за тебя, — коротко усмехнулся Смирнов и указал на штурвал.

— Лево на борт, — хриплым голосом скомандовал Анри рулевому, затем перевёл рычаг машинного телеграфа и бросил в «рожок». — Машинное. Средний вперёд.

— Теперь объяви всем о предстоящем аврале, — штабс-капитан мотнул головой в сторону полубака.

Лейтенант поморщился, но возражать не стал.