Ольста Баслер - Спектр эмоций

— Ты девку-то свою когда называть собираешься? Документы должны быть оформлены вовремя. Даже если помрет, и в бумагах, и на могиле нужно будет что-то написать. А то родственники твои, вон, волнуются, ходют и ходют.

Потом посмотрела на побледневшую Татьяну, всплеснула руками и добавила:

— Ой, какие мы все нежные! Верить надо в лучшее. Верь давай, и все образуется.

И ушла, с силой закрыв за собой дверь.

— Верь,.. верь, — повторила Татьяна как эхо.

Вот так Верка и стала Веркой. А от родного отца ей в наследство досталась звучная фамилия.

Прошло несколько месяцев. Мама с дочкой опять попали на стационарное лечение. В палату впорхнула молоденькая медичка со шприцем в руке и радостно воскликнула:

— Ой, это снова вы? Меня не было, прихожу, смотрю — фамилия знакомая. Значит, думаю, жива наша Безнадёжная! Смотри-ка, и головку держит! Ну что же, мамочка, готовимся?

Как только малютка увидела шприц, она вцепилась ручонками в мамин халат и вдруг отчётливо произнесла:

— Больно.

— Она заговорила! — удивилась Татьяна.

— Да, милая, вот и первое твоё слово, сказанное этому миру, — покачала головой медсестра, сжала губы и приказным тоном добавила: — Держим голову ребёнка, мамаша!

После года больничных мучений маленькая Верка совершенно неожиданно для всех пошла на поправку! И к двум годам стала немножко походить на обычного ребёнка — появились какие-то кудряшки, жизнеутверждающие ямочки и складочки.

Но к этому моменту в душе молодой матери что-то сломалось. Она не хотела замечать положительных изменений и разговаривала с дочерью так, как будто сидела на кладбищенской скамеечке, — сама спрашивала, сама же отвечала.

И как только девочку стало можно оставлять дома одну, с головой ушла в работу. На полторы ставки в хирургии. А после смены бегом бежала прибирать-готовить для родни знаменитого писателя. Она была готова работать и до упаду, лишь бы оттянуть момент возвращения домой, чтобы не видеть заискивающей, почти собачьей радости в глазах своей дочери, которую она начинала недолюбливать всё больше и больше.

Впрочем, в этой семье все тяжело работали. А «недетсадовскую» запирали дома, строго-настрого запрещая баловаться спичками. И девочка привыкла молчать и часами стоять на коленях на подоконнике, высунув кудрявую головку в форточку, ожидая чуть пораньше увидеть того, кто первым откроет входную дверь и выпустит малышку в песочный мир Безбожного переулка. Туда, где ходит трамвай, который умеет плющить гвозди и копейки, превращая их в крошечные мечи и щиты. Туда, где на заборе висит шкура убитого соседом медведя. Туда, где маленький палисадник, в котором можно долго сидеть в одиночестве, любуясь огромными цветами, похожими на золотые шары. И ждать жёлтую собаку Белку, которая придёт порычать на медвежью шкуру и угоститься мясной котлеткой из сковородки, стоящей на полу в тамбуре барака. Туда, где стоит новый дом, возле которого положили асфальт, как на настоящей дороге для автобусов. А из его окон иногда доносятся обрывки песни:

Всем соседям по старому двухэтажному дому, стоящему на Безбожном переулке, было откровенно наплевать, кто там ещё родился в семье Морозов, — хватало и своих забот. Только пожилая глуховатая Карповна, изредка выходившая посидеть на табуретке возле палисадника, остановила как-то раз взмахом клюки идущую с работы Татьяну и, приложив грубую морщинистую ладонь к торчащему из-под платка уху, громко и хрипловато спросила:

— А кто ж из вас родил-то? Маша опять, аль ты ужо?

— Я, — зарделась та.

— Ась? — переспросила старушка.

— Я! — раздражённо гаркнула в ответ молодуха.

— А Маша с сыном где? Я их давно не вижу!

— Да квартиру они с мужем получили! — не сумев скрыть зависти в голосе, произнесла Татьяна.

— А твой муж где? — упирая на «твой», с пристрастием допрашивала старая карга, постукивая клюшкой по песку.

— Да груш объелся, баба Люба! Я пойду, ладно? — чуть не расплакалась от досады собеседница, так и не догадавшаяся подойти поближе, чтобы не перекрикиваться на весь двор.

— А что же, вы все на работу уходите, а малая ваша так одна и сидит? — продолжала громко любопытствовать старушка.

— Так и сидит, в садик нельзя, больная она у нас, — подтвердила Татьяна, начиная злиться и понимая, что пока из неё всё не выспросят, не отпустят.

— А скуль ей ужо? — не отставала старая.

— Да четыре с небольшим! Пойду я! — собеседница демонстративно отвернулась от Карповны и направилась к подъезду.

— Большенькая уж. Вы бы ей кошку какую в сиделки наняли, чтобы руки занять. А то до беды недолго. Ну, ступай, иди, — махнула клюкой и вдогонку уже крикнула: — И спички от неё прячьте, дом-то деревянный! Не ровен час, займётся, и погорим все!.. Ишь ты, четыре уж минуло…

И вот тогда-то у Веры появились кролики. Их было два. Маленькие такие, как бабушкины варежки. И такие же серые. За ними нужно было ухаживать — класть сухарики, менять воду в поилке и смотреть, чтобы они не убегали из клетки, которую поместили под столом в нише ванной комнаты. Кролики стали первыми Вериными друзьями, которые оставались рядом с нею на всё время заточения в квартире.

Черная кошка Марта не считается. Она была рядом только тогда, когда Вера болела. Но как только взрослые закрывали за собой дверь, разбредаясь по работам, Марта тут же ускользала из рук девочки в узкую форточку и была такова.

Ушастые зверьки смешно жевали пожухлую травку, хрустели сухим хлебом и, подкидывая толстые задики, перемещались по клетке. Верка садилась на корточки перед ними и строго спрашивала:

— А вы сегодня достойны гулять? Как вы себя вели, пока меня не было? Ну-ка, я сейчас проверю, как вы себя вели! Так, тарелку опрокинули, все газетки испачкали и разорвали.

Кролики испуганно замирали, косили глаза и молчали, смешно дёргая носиками вверх-вниз.

Верке становилось их жаль, она открывала дверцу и заговорщицки шептала:

— Ну, да ладно, бегите, погуляйте! Только, чур, никому не говорите, что я вас выпускала! Хорошо? Ну, идите-идите, пока никто не видит!

Кролики выбегали из клетки и носились по комнатам, пока Вера ловкими ручками меняла им подстилку и наливала воду в обливную мисочку. Загонять их обратно в клетку было сложно.

Прошло лето, наступила поздняя осень. И всё шло своим чередом — утром взрослые уходили на работу, а Верка оставалась сидеть дома, чтобы ждать вечера. И играть с основательно подросшими лопоухими любимцами, от которых она научилась задорно прыгать на четвереньках, косить глаза и забавно шевелить носом.