Тимоти Рувидо - Хозяева плоской Земли [Путеводная симфония] [ЛП]

Размышляя над тем, что узнал нового об острове, незаметно задремал, а когда проснулся, то не сразу сообразил, сколько прошло времени. Оказалось, каких-нибудь минут десять, хотя во всём теле появилась замечательная бодрость, а голова прояснилась.

В отличие от погоды снаружи.

На палубе было по-прежнему безлюдно. Действительно, смотреть было не на что, однако влажный густой воздух мне нравился, и я упорно стоял у поручней, ощущая, как на коже лица образуются и скатываются по щекам капли, а там, под ногами, волны с шумом пляшутся о железные борта. Мне хотелось пройти в ходовую рубку и поинтересоваться, каким образом мы не сбиваемся с маршрута, какие такие умные приборы позволяют капитану и лоцману находить в окружавшей нас мгле правильный фарватер. Хотя я был совершенно не уверен в том, что у нас вообще есть лоцман, а его роль вместе с ролью капитана не играет мой знакомый Мирогон, единственный представитель экипажа, которого я до сих пор имел удовольствие лицезреть. Всё это напоминало мне итальянскую зарисовку из жизни какой-нибудь Сицилии, когда один пашет, а остальные получают зарплату, либо когда один и пашет, и получает зарплату за тех, кто значится только на бумаге.

Мне стало интересно, и я прошёлся сперва до носа, потом, по-прежнему никого не встречая, от носа до кормы, на обратном пути взобрался по лесенке на рубку, поближе к незаметно дымившей трубе, проверил мерно покачивавшиеся шлюпки и послушал крики невидимых чаек. От всей этой вынужденной паузы, от этого затишья в привычном беге времени мне отчётливо показалось, что в моей жизни наступает перемена, причём не очередная, а настоящая, всамделишная, когда обрубается всё, накапливавшееся раньше, а впереди – полная неизвестность. Словно ты разбежался до края пропасти, оттолкнулся – и всё, полёт, пока хватит лёгких, воздуха и высоты…

Мокрый и замёрзший я возвратился в каюту, переоделся, подкрепился захваченной с завтрака безвкусной булкой и снова прилёг. Мне очень хотелось понять, как действовать на острове, что говорить Тимоти при встрече, как себя вести, за что браться в первую очередь, а за что – во вторую, однако мысли подло путались и не желали выстраиваться в логическую последовательность. Когда я отправлялся в путь из Рима, мне казалось, я знаю, чего хочу, тогда как сейчас, в море, после разговора с Пеппи, моя уверенность заметно рассеялась. И виной тому было вовсе не упоминание ею золота, без которого, оказывается, во Фрисландии ничего не купишь. Какова ценность золота, если оно есть у всех и потому все к нему равнодушны? Оно ценно лишь вне этого замкнутого круга, в большом мире, оставшемся за туманом, а здесь, там, куда я держу путь, преобладают какие-то совершенно иные ценности, о которых я, похоже, не догадываюсь. Что это? Умение варить суп из топора? Сноровка при ловле рыбы? Зоркий глаз и твёрдая рука? Как заметила Пеппи, уж точно не мои навыки вождения быстрых автомобилей, увы. Значит ли это, что если я захочу там задержаться, мне придётся переучиваться и перестраиваться? Полностью или лишь отчасти? Среди помощников или соперников? Быстро или не спеша?

Где-то включили радио. Хрипловатый мужской голос твёрдо и, на мой вкус, не слишком музыкально, выводил рулады. Одна песня сменялась другой. Потом ему стал подпевать второй голос, тоже мужской. Я продолжал лежать, обшаривая взглядом каюту и стараясь установить, откуда доносятся звуки. Никаких динамиков. Иллюминатор можно было открыть. Что и сделал, отчего пение стало громче. Я прислушался. Как раз в этот момент к двум голосам присоединился третий, женский. Стало даже красиво. Да и туман заметно рассеялся.

Я вышел на палубу. Песня доносилась с носа судна. Когда я приблизился, то увидел, что там собралась целая кампания, а поют трое, взобравшиеся на брашпиль, чтобы быть выше. Женским голосом оказалась моя знакомая Пеппи, а одним из мужских – Мирогон. Теперь я понимал, что это не просто песни, а те самые шанти, которые я знал с детства и любил напевать. Правда, только по стилю, поскольку мотив был другим, а слова – вообще непонятными. Я некоторое время стоял со всеми и просто слушал. Потом стал подпевать, не открывая рта. Голову и шею охватили приятные вибрации. А вокруг уже пел залихватский, разношерстный хор. Мы переглядывались, улыбались друг другу, и было как-то особенно весело и хорошо. Послушать нас из-за тумана вышло даже солнце. Его сияющий блин указывал на полдень. С этого момента время побежало незаметно.

Когда импровизированный концерт закончился и капитану – которым, как выяснилось, был главный запевала – пришлось вернуться к своим обязанностям в рубке, я подошёл к Пеппи и после искренних комплиментов поинтересовался, о чём была песня.

– Песня про моряков, разумеется, которые пускаются в путешествие к неведомому острову тайн. Никто им не верит, что такой остров существует, но они плывут, а когда, наконец, с трудностями и приключениями доплывают, то оказывается, что существует только остров, а всё остальное им лишь померещилось.

– Если я всё-таки решу остаться и мне придётся постигать местный язык, пожалуй, я начну с того, что выучу слова этой песни. Хотя я ничего не понял, но за душу взяла.

– А вы умеете петь?

– А вы не слышали, как мы вам все дружно подпевали? Я, например, очень музыкально мычал.

Пеппи рассмеялась. Мы стали прогуливаться по палубе. Я уточнил, полагается ли нам тут обед или ужин. Она сказала, что если я проголодался, то можем запросто зайти в камбуз, и нас там обязательно накормят. Будучи человеком в подобных вопросах щепетильным, я спросил, входит ли это в билет. Она ответила, что нет, но это не проблема, потому что цены там местные, то есть довольно условные, то есть не завышенные как то обычно бывает на судах внутриевропейского сообщения. Меня это обстоятельно утешило мало, потому что при мне были только итальянские лиры и несколько сотен американских долларов «на всякий случай». Помню, мать настойчиво предлагала мне прихватить дядиного золота, которое они с отцом никогда не трогали, а бережно хранили на чёрный день, однако я гордо отказался, справедливо заключив, что вообще-то я еду не куда-нибудь, но за причитавшимся мне наследством и потому в деньгах, тем более золотом, не нуждаюсь. Теперь же, после всего услышанного, я уже не был уверен в том, что на мои сбережения можно купить приличный бутерброд. Тем не менее, мы отправились обратно на нос корабля, где и было нечто вроде кафе для пассажиров и команды, без особых удобств, с жёсткими сидениями и не слишком чистыми столами без скатертей, но зато там дежурила хлебосольная женщина, тоже знакомая Пеппи, они о чём-то поговорили, посмеялись, я в итоге нас вкусно накормили какой-то кашей с мясом и незабываемо душистым хлебом, причём, как я понял, с нас ничего не взяли. Либо Пеппи сжульничала и мне не сказала. В любом случае я был ей благодарен, хотя и чувствовал себя не состоятельным джентльменом, как уже не один год, а шкодливым подростком, как в бандитской юности. Мясо оказалось куропаткой, и хотя я думал, что с куропатками знаком, оно показалось мне необычным и просто чудесным. Тут я на радостях сморозил глупость, предложив Пеппи, раз такое дело, выпить за знакомство. Она снова меня разыграла, причём с совершенно серьёзным видом, послав к стойке выбрать что-нибудь на свой вкус. Я, как дурак, прошёл и обнаружил, как говорится, полное отсутствие присутствия чего бы то ни было горячительного. Вернувшись ни с чем, я выслушал долгую лекцию о том, что во Фрисландии до сих пор нет наших алкогольных традиций, хотя в разное время их там пытались слегка подпоить разные не слишком чистоплотные пришельцы с большой земли. Я вспомнил про свою заначку, которую вёз в подарок Тимоти, и подумал, что, возможно, стоит её в таком случае уговорить прямо сейчас, однако интуиция велела мне не спешить и впоследствии оказалась права. А Пеппи тем временем дала недвусмысленно понять, что готова отметить наше знакомство более традиционным способом, так сказать, со шведским задором. Мы уединились сперва ко мне в каюту, но вскоре перешли к ней, где оказалось чуть просторнее, да к тому же отсутствовали иллюминаторы.