Виталий Виниус - Римские вакации

Фиолетовое тяжкое месиво, причудливо клубясь и переливаясь в лучах буйствовавшего светила оттенками от нежно-лилового до угольно-чёрного, стремительно скатывалось с гор, разбухало во все стороны, росло ввысь, глотая безмятежную синеву и раскрывая клокотавшую свою мрачную утробу, рассекаемую быстрыми и беззвучными огненными струями.

Лёгкий порыв ветерка, почти невесомый, скользнул по коже, за ним ещё и ещё — всё уверенней и сильнее; карликовые смерчики закрутились на песчаной дорожке, подхватили облетевшие лепестки магнолий, потащили их с собой.

Юлия неловко прижалась ко мне, запахиваясь плотнее концом простыни, и сказала со странной задумчивостью:

— Будет гроза…

— Ну вот и славно, — оптимистично отозвался я. — Отдохнём от жары.

Выскочил в сад голый распаренный Серёга с истрёпанным веником в руках, запрыгал как архар, заорал кому-то невидимому:

— Давай сюда! Ух, хорошо! Ух, клёво!… — а сам всё скакал залихватски, задирая скрюченные в коленях ноги, и размахивал веником над головой как революционным знаменем.

Темнело на глазах. Ветер усиливался, налетал порывами; деревья замахали ветками, заметалась в воздухе сорванная листва, песчаная рыжая пыль полетела в окно. Пророкотало в вышине глухо и неторопливо, наплывая медленно тяжким грохотом, словно приближался гружённый под завязку товарняк.

Туча, вздуваясь клубящимися пузырями, с грозной неотвратимостью захлёстывала небо; осколок солнца мелькнул в последний раз, окрасив кипевшее месиво оранжевой каймою, и погас. Серый мрак опустился в сад. Ветер рванул как следует, бросил в лицо первые холодные капли. Скакавший Серёга громко ухнул, съёжился и чесанул в дом, раскидывая пятками песок.

С треском прочертила дымную тьму режущая вспышка — залило на миг всё синим огнём — ужасный грохот обрушился сверху, и тут же, как по сигналу, хлынул дождь. А впрочем, какой дождь — ливень, потоп, конец света. Белесые струи, падавшие сплошной стеною наискось, задёрнули окно, смыли очертания сада; напоследок лишь увидел я, как задрожал, терзаемый напором ветра, и рухнул прямо на забор сломанный пополам тополь.

— Закрывай, брызгает!… — в гуле низвергавшейся воды я еле услышал просьбу Юлии.

Я бережно отстранил девушку, высунул руки наружу — будто сунул в бурный поток — поймал створки, захлопнул.

На террасе послышался нестройный топот, восторженные голоса коллег; какофония приближалась, приближалась, поравнялась с дверью. Прошли мимо. Звуки потеряли объём и казались нереальной имитацией.

Я залез на ложе, устроился на нём, приспособив под голову взбитую подушку.

Буря бушевала снаружи; рёв падавших потоков не позволял слышать собственного голоса. Трескучие вспышки следовали одна за другой, и на сером фоне стены беззвучно взрывался синим огнём силуэт окна; и тут же с сухим звоном рявкало с такой сокрушительной силой, что дребезжали оконные стекляшки, и закладывало в ушах, и даже возникало паническое желание залезть под кровать.

Юлия, боязливо морщась, присела рядом, опёршись на руку и поджав ноги под себя; низко опустила голову, словно засмотревшись на узор покрывала. Плечи её вздрагивали при каждом ударе грома.

Я потянул Юлию осторожно за руку; она с готовностью прилегла рядом, прижалась напрягшимся телом, спрятала лицо у меня на плече, стала дышать часто в шею. Волосы Юлии были ещё влажными и пахли по-домашнему яблоневым цветом. Я неторопливо взъерошил ей причёску; девушка расслабилась.

Вновь за окном полыхнуло мертвенной синевой; прогрохотал гром, но был он уже не столь оглушительным, как вначале. Грозу сносило дальше. Ливень утихал; всепоглощающий гул разделился на монотонный шелест за стеной и барабанный стук по крыше.

Юлия, пригревшись, совсем разнежилась, поёрзала, устраиваясь поудобнее, пробормотала что-то сонно и мирно засопела. Невразумительные тени поплыли перед глазами, распухая в радужные пузыри; глаза стали слипаться, звуки исчезли; невесомая тёплая волна подхватила, закачала нежно на грани яви и сна. И смутным последним проблеском мелькнуло желание продлить, задержать это сладкое скольжение в нереальность, но возможно ли удержаться на гребне волны?…

Что-то постороннее и назойливое заставило вынырнуть из тёплой бездны сна. Стук в дверь повторился; вздрогнула и завозилась под боком Юлия.

— Войдите, — пробурчал я, зевнув как следует.

В приоткрывшуюся дверь заглянул Тит и, вежливо покашляв, произнёс:

— Имею распоряжение пригласить вас с… э-э… дамой на праздничный ужин… Все уже в сборе!

— Угу, — подтвердил я получение информации, но Тит должных выводов не сделал и продолжал пялиться на Юлию с непонятной улыбочкой, и даже, показалось мне, подлец эдакий, подмигнул ей.

Мне пришлось свести брови в гневе и добавить:

— Ступай себе, милейший, сейчас прибудем.

Вилик, не совсем усердно спроворив гримасу раболепия, дверь прикрыл; послышались шаги его по террасе и как бы насвистывания какие-то мажорные и оттого оскорбительные. Я решил возмутиться, но было лень.

Дождь идти перестал. Лишь стекавшие с крыши капли звонко шлёпали о подоконник, да вдалеке невинно протарахтел гром.

Я слез с ложа, для чего пришлось вежливо, но настойчиво потревожить разомлевшую и довольную барышню, распахнул окно. В ласковой прохладе разлился тонкий аромат мокрой земли.

Оранжевый закат растекался между потемневшими свечками кипарисов и засветившимися золотисто крышами; в его сиянии чёткими конусами громоздились зарумянившиеся горы. От тучи остались лишь бледные розовые облака, растрёпанными клочками плывшие по блеклой лазури.

Сад являл вид помятый и взъерошенный, хотя и заблестели лакированной свежестью листья. На размытой дорожке в светлых лужах плавал всякий мусор; обломанные ветки валялись кругом. Сломанный тополь нелепой грудой навалился на забор, чуть не доставая до крыши соседней виллы.

— М-да, однако, уборку рекомендовать надо… — рачительно поразмыслил я, непредусмотрительно забегая вперёд.

А судьба, видно, только этого и ждала, ибо любит она, несомненно, предоставлять нам всякие сюрпризы в пику нашим глубоко логичным планам… Впрочем, всё по порядку…

Живот мой дал о себе знать наличием в нём гулкой пустоты, которую я и озвучил похлопыванием, после чего обернулся к Юлии и сказал:

— Ну что, зайка, пошли подкрепимся, а то внутри прямо вообще ничего…

Девушка продолжала нежиться на ложе в виде уютного клубочка, демонстрируя образец неги и покоя, но только вот неподвижный взор её, поблескивавший остро, совершенно не подходил к расслабленной позе; она смотрела на меня неотрывно со странной настороженностью кошки в засаде. Впрочем, длилось это мгновение; черты её смягчились, последовала лёгкая улыбка согласия. Она спустила ножки на пол, потянулась.