Виталий Виниус - Римские вакации

— Не жрать, так всем не кушать… — неуверенно начал Джон, но тут на террасе послышался стадный топот и в триклинии появился театрально пританцовывавший Тит, а за ним и разряженные девицы. Топот производили зазнобы Раиса, обутые в алые котурны и оттого походившие на клоунесс из любительского цирка.

Воцарилось молчание; лишь кто-то сглотнул судорожно, да слышно было, как шелестел фонтанчик.

Рабыни, пытаясь казаться чинными лебедями, подошли поближе к нам, выстроились в шеренгу и приняли картинные позы, совсем как участницы провинциального конкурса красоты. Это могло бы выглядеть вполне симпатичным, если бы их наряды не страдали ярко выпяченным излишеством.

Слегка шуршавшая при общем молчании и шевелившаяся в тёплом мареве светильников пестрота представшей выставки поначалу дезориентировала в попытке определить: кто есть кто, и лишь приглядевшись тщательно, удалось различить под наслоениями декора и макияжа отдельные индификационные черты, позволявшие узнать, хотя и с некоторой долей недоверия, саму личность.

Особенно отличились в маскировке внешности зазнобы Лёлика, во-первых, пребывавшие в изощрённой упаковке из обильных и многоцветных тканей, а, во-вторых, раскрасившие себя с индейской ловкостью под страшноватых женщин-вамп с кровавыми нарисованными ртами, с чёрными веками и отливавшим нездоровым пурпуром румянцем. Обе они были обвешаны сомнительными украшениями, приобретёнными по настоянию Лёлика. На других девушках этого богатства не наблюдалось.

Старшая вдобавок ко всему великолепию умудрилась накрутить многоэтажную причёску в виде вавилонской башни, отчего младшая, не имевшая на голове столь элегантного сооружения, поглядывала снизу на сестру с обиженной завистью и гневно шмыгала.

— А это что? — прозвучал в затянувшемся молчании болезненный шёпот Джона, полный самого искреннего недоумения. — Ну я же просил… Чтоб прозрачно…

Близняшки-персики потупились виновато и, принявшись крутить какие-то пояски, неуверенно пролепетали:

— Так мы и прозрачно… — и были, между прочим, правы, ибо, как видно было, все их туники, плащики, покрывала обладали поодиночке свойством прозрачной ненавязчивости, но только вот имевшийся в наличии толстый их слой совершенно не оставлял ощущения воздушной дымки, а, напротив, походил более на непроницаемую паранджу.

— Перестарались, пацанки! — заухмылялся Серёга. — Ничо, зато раздевать интереснее будет! — потом вдруг с размаху треснул чашей по столу и нервически взвопил: — Так что, едрит паразит, пить будем или зачем собрались?!

— Начинаем, начинаем! — с лёгким взвизгом загикал Раис, хватанул из вазы давешнюю несимметричную гроздь и зажевал её в единый миг.

Лёлик ошеломлённо поглядел на заходившие ходуном, раздувшиеся как у хомяка щёки захлёбывавшегося обильным соком Раиса, встрепенулся, цапнул жареного цыплёнка и впился в него, урча хищно и с надрывом.

— Бабы!… Девчата!… Айда по койкам!… То есть, это, по лежанкам! — жизнерадостно заприглашал Серёга.

Дамы экзотическими бабочками, примерившись к расположению джентльменов, порхнули к ложам; прошествовавшие рядом зазнобы Лёлика окатили скромно располагавшуюся Юлию уничижительными взорами — поначалу старшая, поджав размалиненные губы и поведя царственно плечами, взглянула искоса с торжествующим высокомерием, происходившим от осознания полного своего и окончательного превосходства, которым женщины иногда убивают друг друга наповал; затем младшая скопировала всё это с ловкостью и артистизмом истинной обезьянки.

Вилик звучно хлопнул в ладоши; появились эфебы, принялись расторопно наполнять пустые ещё чаши, передвигать заботливо кушанья.

— Дорохие дружья, пожвольте ошередной фир!… — Раис, дожёвывая торопливо виноград, попробовал ораторствовать, но вышла у него лишь какая-то нахальная пародия на небрежное произношение. — Эй, подь шуда! — Раис тормознул случившегося рядом отрока, задрал ему подол и, — Тьфу! — выплюнул туда тщательно пережёванные косточки, после чего пацана отпустил с великодушным напутствием: — Двигай отседова!

Паренёк, держа подол на весу, озадаченно отошёл, а Раис, пошевелив челюстью и поболтав языком, начал заново:

— Итак, позвольте мне открыть пир на весь мир!… То есть, чтоб веселиться до упаду! — потом подумал и заключил: — Отчего надо сказать тост.

Громкий хруст заглушил последние его слова — Лёлик, покончив с плотью аппетитного цыплёнка, принялся ожесточённо размалывать железными челюстями его кости.

Все посмотрели на едока; Лёлик замер с открытым ртом и неуверенно огляделся по сторонам.

— Жрёт всё!… — негодующе прошипел Раис, будто сам был яростным апологетом постной и мизерабельной диеты.

Лёлик скроил надменную физиономию, выплюнул кости под стол, попытавшись сделать это украдкой, и несколько запоздало, но зато напористо заявил:

— Какой тост?! Не буду я ничего говорить!

— И не надо! Без тебя скажем, — солидно заявил Серёга и тщательно откашлялся. — У всех налито? — он на вытянутой руке поднял чашу, прищурился на неё и, шумно вздохнув, выдал: — Ну, чтоб всем… у всех… всё было! — чем раз и навсегда переплюнул небезызвестного Полиграфа Полиграфовича.

Под такое пожелание не выпить было нельзя. Густое с пряным привкусом вино скользнуло куда следует; хотя и не вызывало оно ощущение особой крепости, но как-то сразу одарило поднятием тонуса и ощущением тепла наподобие полноградусных напитков, так что даже Серёга крякнул от удовольствия. Тут же подскочили эфебы с амфорами, наполнили только что опустевшие чаши.

Я сделал ещё глоток — тяжёлая тёплая волна стала подниматься из живота, достигла головы — огни светильников закачались и заплясали, белые искры брызнули от них, пронзив острой болью мозг. Я сморщился, прикрыл глаза; отставив чашу, помассировал виски — боль понемногу отступила, сменившись тупым нытьём.

Алкоголь стал не мил. Я решительно переместил чашу на задний план, а взамен поближе пододвинул блюда с яствами, потом живо спустил ноги на пол, уселся как подобает цивилизованному человеку и принялся наворачивать смачно и споро, пользуясь обеими руками, которые задвигались не хуже механических рычагов.

Ел я розовые ломти ветчины варёной, благоухавшие ольховым дымком куски ветчины копчёной, солёный пахнувший травами сыр, нарезанный толсто влажный жирный окорок, крупные маслины, свежую зелень, половинки круто варёных яиц с мясом моллюсков в остром соусе, жареных птах размером с воробья с раздутыми пузами, откуда лезла распаренная золотистая пшеничная каша.

Юлия, изящно возлежа на ложе, покосилась на меня со странностью во взоре, а потом тоже принялась кушать, делая это деликатно и даже изысканно.