Виталий Виниус - Римские вакации

Я откровенно залюбовался ею, и не только как целомудренный эстет, но и как, каюсь, полноправный владелец. Что ж, быстро мы свыкаемся с мыслию о прелестях частной собственности.

А Юлия, стрельнув глазищами, легко поднялась, понадёжнее подвязала простынку выше груди, принялась кое-как поправлять растрёпанную гривку; и что за чудная улыбка осветила лицо её, что за милые ямочки появились на порозовевших щеках!…

В которой происходит форменное непотребство.

Надевать на себя что-либо совершенно не хотелось. Поэтому я поприличнее обмотался простынёй, представив ироничные замечания коллег по поводу моего нигилизма в выборе наряда для официальных церемоний, и галантно открыл перед дамой дверь.

Тут же нос к носу столкнулись мы с Титом, который куда-то вёл девиц.

Вилик вздрогнул и вдруг фамильярно пожурил:

— Да-с… Ждут ведь… опаздываете…

Подобное амикошонство столь разнилось с предыдущими проявлениями боязливого подобострастия, что я, норовя ответствовать достойно, лишь открыл рот, но подходящей тирады не нашлось и, чтобы открытие рта не прошло впустую, пришлось крякнуть с некоторым осуждением, а затем спросить:

— Куда это вы все направились?

— Наряжаться! — встряла с гордым видом пигалица.

— В дальней комнате вся одежда купленная сложена, косметика там, украшения… — пояснил в свою очередь Тит. — Веду вот туда празднично одеваться.

Как бы в подтверждение из триклиния донёсся напутственный глас Джона:

— И это… чтоб побольше прозрачного!…

Державшиеся нежно за руки близняшки-персики обернулись и согласно закивали.

— Иди, если хочешь, тоже, — предложил я Юлии, но она скорчила отрицательную гримаску, на что из коллектива прочих рабынь послышалось неодобрительное хмыканье.

Мы прошли в триклиний. Несмотря на то, что ещё было достаточно вечернего света, красившего внутренний садик нежными пастельными переливами золотистых, сиреневых и голубоватых тонов, все светильники горели. В чашах треножников курились синие дымки, распространяя густой горьковато-приторный запах благовоний. Наверное, из-за него совершенно не было мошкары.

В триклинии стояло два стола; вокруг каждого из них размещались три ложа. Коллеги возлежали строго индивидуально — по одному на ложе. Одно ложе пустовало приглашающе.

Конечно, я и не ожидал увидеть коллег облачёнными в смокинги и фраки, но и не сообразил предположить представшее перед мной вольнодумие, выразившееся в полной со мной солидарности в форме одежды, ограничивавшейся всё теми же банными простынями, приспособленными весьма легкомысленно. Один лишь Серёга выделялся среди этой непристойной компании в сторону шикарной респектабельности: он не поленился натянуть совсем уж замусоленные за дни похода джинсы — видно, соскучившись по штанам — и нахлобучить зачем-то фирменную свою кепочку.

— Недурственно… — процедил я вместо приветствия, гордо одёргивая простынку и продвигая даму за локоток вперёд к свободному ложу.

— Чего опаздываете, особое приглашение нужно? — забурчал тут же Лёлик, морщась и моргая.

— А он её там… это самое!… — похабно осклабился Раис и иллюстративно поболтал сосисочным пальцем внутри кулака, после чего обвёл коллег орлиным взором, донельзя гордый и довольный своею сообразительностью.

Ни слова не говоря, я устроился на ложе, определив Юлию рядом. Соседствовали с нами за столом Джон, мечтательно глядевший в сад, и непрерывно улыбавшийся Боба — каждый на своём ложе.

А на столах в лучших традициях нашего кондового менталитета, подкреплённого местным колоритом, уже имелись закуски: мясо-сырная нарезка, маслины, разнообразная зелень, в дебрях которой прятались варёные яйца, грибы и солёная рыбка, ассорти из мяса моллюсков, основательно сдобренный оливковым маслом овощной салат, составленный из нашинкованной капусты, огуречных кругляшков, веточек укропа и колец репчатого лука. Также на каждом столе стояла ваза на высокой фигурной ножке, полная виноградных гроздьев.

Тут ещё два эфеба принесли на каждый стол по большому блюду с хорошо зажаренными цыплятами и ещё какими-то птичками, задиравшими по-капитулянтски ноги из густого соуса.

Аромат жаркого мгновенно заставил вспомнить народную мудрость: "голод не тётка — в лес не убежит". Я судорожно сглотнул и осмотрелся. Коллеги вели себя совершенно непонятно и подозрительно. Они лежали смирно и не притрагивались к снеди. Даже Раис, крепко сжав челюсти, старательно смотрел в сторону.

— Вы чего это, господа, голодовку объявили? — поинтересовался я, на всякий случай заопасавшись приступать к трапезе.

— Сейчас девочки придут, тогда и начнём, — объяснил Джон, зажмурился сладко и промурлыкал: — Прозрачненькие мои…

— Вот тоже придумал, болван… — отозвался хрипло Лёлик, потом поглядел на меня неуважительно над очками, съехавшими по облупленному носу, и спросил, мотнув головой на Юлию: — А она чего не идёт?

— Куда? — удивился я.

— Наряжаться празднично, — уточнил Лёлик.

— Не хочет, — известил я.

— Во даёт! — изумился Серёга, безустанно вертевший в руках пустую до неприличия чашу.

— Ненормальная какая-то… — пробурчал Лёлик. — Первый раз вижу, чтобы баба от тряпок отказалась…

— А пусть… Может, ей так больше нравится… — рассеянно пробормотал Раис и как бы невзначай полез отщипнуть от упругой грозди янтарную виноградину, но негодующий вопль Лёлика, вовремя заметившего нарушение договорных приличий, заставил его подскочить потрясённо, отшвырнуть крамольную ягоду как ядовитого тарантула и заискивающе пробормотать: — Да я чо… Я ничо… Я только поправить… А то несимметрично…

— Поправить хочет… Вишь ты!… Ещё чего хочет!… — забубнил Лёлик, не успевший выйти из болезненного состояния духа и с мрачной радостью пользовавшийся любым моментом для мерзкого брюзжания. — Один хочет, другая не хочет, а если хочет, то перехочет, а не хочет… Не хотит… — Лёлик наморщил было лоб в борьбе со сложными грамматическими закавыками, но с честью вышел из положения: — …Не имеет желания, то, значит, чего-то другого хочет… Так чо хотишь?! — внезапно рявкнул он, повернувшись к Юлии, и уставился на неё вспыхнувшим сатанинским взором.

— Винограда, — совершенно спокойно заявила та.

Лёлик поперхнулся от столь вопиющей дерзости и ошалело замолк. Я же взял из вазы щедрую гроздь и преподнес её даме.

— Чего это? — озадаченно воскликнул Джон, очнувшийся от сладких размышлений. — Сказано же не жрать! В смысле, не кушать…

— Да ладно, пущай ест, а то больно худа, — примирительно молвил Раис и жалостливо пригорюнился, машинально двигая челюстями вхолостую.