Виталий Виниус - Римские вакации

— О, боги! — прошептала Юлия, отворачиваясь от зала.

Побледневшее лицо её с растерянным взором меня поначалу озадачило, ибо никак подобное пуританство не согласовывалось с известными мне местными нравами, но потом подумалось, что девушка и впрямь происходит из хорошей семьи, и лишь стечением жестоких обстоятельств оказалась в своём нынешнем статусе.

— Пойдём, малыш, отсюда, — пробормотал я с некоторой вкрадчивостью и поднялся на ноги.

Юлия, посмотрев снизу вверх как испуганный воробей, вроде бы попыталась ослушаться, покачав отрицательно головой, но затем, закусив губу, встала. Я взял её за руку и, лавируя между столами, направился через перистиль в галерею. Вслед нам Лёлик с Бобой, исчерпав лирическую часть программы, грянули матерные частушки, причём, исполнив куплет, сии златоусты тут же заботливо перевели его на латинский, постаравшись не упустить ни малейшего нюанса.

Навстречу нам из коридора, который вёл в большой сад, с неравномерным топотом выбежал вилик — был он совершенно мокр, словно только что вылез из бочки с водой. На скуле у него темнел багровый синяк.

Увидев нас, вилик испуганно вздрогнул, выпучил глаза и залопотал:

— А, это вы!… Идёте, значит… А у нас всё готово… А у вас?… Ой, чего это я!… — был он как-то странно возбуждён, навроде психа при полной Луне.

Я мрачно пожелал ему двигать куда шёл, довёл девушку до своей комнаты, отворил дверь, кивком предложил входить. Юлия отчего-то испуганно оглянулась на застывшего столбом Тита и шагнула за порог осторожно, словно в клетку, где вполне мог оказаться проголодавшийся лев.

— Ну что вылупился? — дипломатично намекнул я вилику и грозно подвигал челюстью. Тот моментально изобразил нечто вроде "слушаю и повинуюсь" и заторопился, держась за стенку, в триклиний, где коллеги с бессвязными криками возились как дорвавшиеся эротоманы.

Комната залита была неярким медовым светом — на столике исправно горел заботливо принесённый кем-то светильник; пахло разогретым маслом и горьковатыми испарениями влажной земли, струившимися из открытого окна. Вокруг трепетавшего язычка пламени с сухим шуршанием увивались мохнатые ночные бабочки; одна с обгорелыми крыльями валялась на столе.

Я помахал рукой, разгоняя насекомых, подошёл к окну, захлопнул створки, повернул бронзовую загогулину задвижки.

— Не надо, душно ведь… — пискнула сзади Юлия.

Я шлёпнулся на кровать, ухмыльнулся довольно и талантливо сострил:

— А вдруг там хулиганы в саду? Залезут, помешают…

Девушка густо покраснела и промямлила, что в саду и вовсе никого нет, это мне показалось.

— Ну, разумеется, — согласился я и расслабленно повозился на пушистом покрывале, устраиваясь поудобнее; Юлия неотрывно смотрела в угол и, дёргая плечиками, прятала под простынку всё, что возможно было спрятать.

Подобная секретность подействовала на меня как мулета на быка, ибо я уже успел утвердиться в мысли о том, что данные прелести принадлежат мне по полному закону рабовладельческого уклада жизни. Да к тому же калорийный ужин и не менее калорийное вино подняли мой жизненный тонус. А тут ещё перед глазами всё крутились сценки с похотливыми коллегами в главных ролях…

— Мадемуазель, соблаговолите изволить разделить со мной ложе, — куртуазно произнёс я и похлопал подле себя рукой, отчего получилось, будто подзываю служебного Шарика.

Юлия, вздрогнув, попыталась притвориться посторонней, но затем, вздохнув украдкой, с видом испуганной лани присела осторожно на самый краешек ложа.

— Ну ба, малыш, ты прямо как неродная… — пробормотал я для вступления, бережно, но крепко взял девушку за плечи и, преодолев некоторое сопротивление, расположил рядом с собой.

— Я не малыш… — неуверенно прошептала она, натягивая простынку до самого подбородка, которая при этом не замедлила предательски поползти вверх по стройным ножкам, прижимавшимся друг к дружке как дети малые при грозе. Я приподнялся на локте, мысленно, как эстет-интеллектуал, полакомился их скульптурной красотой, подчёркивавшейся романтическим освещением, после чего позволил себе коснуться кончиками пальцев тёплой кожи в районе колена. Юлия незамедлительно вздрогнула как от сильного испуга и сделала попытку отползти.

Я с удивлением посмотрел на неё и искренне поинтересовался:

— Я что, такой страшный? — после чего нежно взял девушку за руку.

Маленькая ладошка была горяча по-температурному, а сама Юлия смотрела на меня как на отъявленного врага.

На террасе послышались нестройные шаги, перекрываемые девичьими жизнерадостными визгами.

— Щас, допью только! — заорал кто-то неузнаваемым пьяным голосом. Об стену что-то грохнуло, рассыпалось застучавшими по полу осколками. Раздался истерический смех.

В дверь крепко забарабанили.

— А ну, хватит девок портить! — рявкнул притворным басом Боба и радостно захохотал.

— Не селёдка, не испортится! — возразил ему голос Джона.

Эта компания побрела дальше, но на смену ей донёсся новый тяжкий топот.

Дверь распахнулась, сунулся было заходить Раис, пробормотал: "Пардон, оплошал маненько", полез обратно; его оттолкнули, начал протискиваться в комнату пьяный до изумления Лёлик, но сзади его обхватили, потянули назад со словами: "Нам не сюда, любимый"; всунулась в комнату растрёпанная башка малолетки, покрутила глазами, хохотнула нагло, нырнула обратно. Дверь в соседнюю комнату отворилась, затем захлопнулась; раздались за стенкою приглушённое бормотание и возня.

Настроение как-то пожухло. Я откинулся на спину, нашёл на потолке трещину и, разглядывая её машинально, стал размышлять о том, что девчонку всё равно придётся взять в оборот, несмотря на её неотзывчивость и строптивый рефлекс, а то ехидные коллеги не преминут по утру вдоволь покуражиться на мой счёт. Чего, конечно, не особенно хотелось.

Размышляя подобным образом, я прикрыл глаза. В саду кто-то завозился прямо под окном. Я смутно подумал об отроках из прислуги, пожелавших заняться вуайеризмом.

Невпопад моменту захотелось спать. Я сладко зевнул до треска в скулах. Сон начал накатывать монотонным убаюкивавшем шумом в голове, но, собравши волю, я удержался в сознании, и даже приоткрыл один глаз для наблюдения за барышней.

Юлия сидела на ложе, поджав под себя ноги, и смотрела вовсе не на меня, а на стену, за которой как раз кто-то вроде Раиса заревел жадно и страстно как брачующийся медведь. Девушка закусила губу и потеребила задумчиво подбородок, потом взглянула на меня и, найдя своего господина безвредным по случаю демонстрировавшегося сна, тихонько слезла на пол и на цыпочках направилась к двери.

Я, в предвкушении ухмыльнувшись про себя, дождался, когда беглянка приблизится к самой двери, и с несколько глумливой укоризной поинтересовался: