Алекс Коста - Вавилон и Башня

Вот и сейчас Бэка повисла на одной спарке [51] Спарка – ось с двумя колесами с одной стороны. , беспомощно крутила колесами с правой стороны, отбрасывая ил на борта. Почти как в самом начале, когда мы еще выбирались на фронт, окружая весь центр Мьянма.

Борис пошел вперед и теперь возвращался. Его спецовка была забрызгана грязью. Но он шел так, как если бы только что получил у завхоза новенькую. В правом углу, на лацкане, блестел орден, «розочка» с изображением Ленина [52] «…розочка с изображением ордена Ленина» – подразумевается ярко-красный флаг ордена Ленина. . Борис, наверное, чистил его каждый день.

«Он не просто надевает этот значок, – понял я. – Он несет его как знамя перед боем».

Вспомнил, как мы с Сато вышли к устью реки. Точнее, к устью сразу двух рек. Одна была прозрачная, в ней текла чистая горная вода. Другая, напротив, серо-коричневая, мутная [53] «…одна из них была прозрачная, другая, напротив, серо-коричневая» – подразумевается соединение рек Иртыш и Тобол. . Видимо, где-то после источника река проходила по глиняному слою и окрашивалась до бурого цвета.

– Вот… – сказал Сато. – Вот что такое путь.

– Что?

– Смотрите, – произнес он и ушел.

– На что?

Тогда я подумал, что не понял чего-то. Хотел переспросить. Но Сато показал мне открытую ладонь, что означало «сидите и молчите».

– Смотрите, – повторил он. – Просто смотрите.

Я сидел и смотрел на течение этих двух рек, как они сливаются, как прозрачная вода перемешивается с бурой. Сначала реки текли отдельно, но потом одна наполняла другую, и уже не разберешь, то ли эта вода еще недавно была прозрачной, то ли бурой. Теперь это была одна вода, какого-то неопределенного цвета.

Я посмотрел на повисшие колеса Бэки, на забрызганные черной жирной землей бока, на согнувшегося деда Матвея, который пытался подложить какие-то доски под застрявшую спарку. И потом, в неком ореоле, увидел Бориса, он приближался к нам, беззаботно помахивая сорванной веткой.

Меня затрясло, словно я полыхнул изнутри. Как будто наконец понял, чего хочет сейчас от меня мой путь. Он хочет, чтобы я разрядил карабин прямо в грудь Бориса. Прямо туда, где виднелся натертый до блеска орден. Чтобы и этот орден, и сам Борис развалился на много-много осколков. Одним этим выстрелом я отомстил бы за свою усталость, за Москву, за табличку «Союз металлургов» на моем доме, за деда Матвея, которому Борис все время говорит «делай это, делай то» с таким уверенно беззаботным видом, за всю Землю, за Сато, за… за самого себя.

В этот момент мне даже стало обидно за Бэку, за то, что она вся покрыта глиной и илом.

А Борис все шел и шел мне навстречу, так же беззаботно. Как будто не только сам Борис, а все эти «новые люди» шли мне навстречу и хотели измучить, выжать из меня все силы, истребить все, что дорого.

– Харэ, – сказал дед Матвей тихо, но я уже достал карабин и теперь водил рукой по прикладу. – Харэ! – повторил он. – Тут тебе не война. А этот щегол – не Захар, про которого все забудут. Тут задумка нужна.

– А?

– Потом, потом. Лучше давай помыслим, как Бэку из этого месива достать, – и в следующее мгновение прокричал Борису: – В жопу, Боря. В жопу, твою нефть. Или ты хочешь…

– Ты же коммунист, Матвей!

Вот что в нем больше всего раздражало! Борис все время говорил спокойно и насмешливо. Как будто у него никогда не было даже зерна, даже песчинки сомнения.

– Чего, Боря?! Я уже тридцать лет как коммунист.

– Почему же так мала вера твоя?

– Как горчичное семя, мать твою! – дед Матвей сплюнул. – Не надо только про веру мне…

– При чем тут горчичное семя? Или ты поповщины в своей деревне набрался? – улыбнулся Борис.

– Я из Петрограда!

– Матвей! Нет твоего Петрограда! Есть Ленинград. И рекомендую это запомнить.

– Да пошел ты! – дед Матвей нервно поджег самокрутку.

Мне тоже очень хотелось закурить, но я почему-то не мог пошевелиться, стоя в каком-то оцепенении.

– Сам иди! А заодно посмотри, как нам до той сопки дотянуть.

– Как, как? Никак, едрена вошь! Никак! Кинстинтин!

– А? – неуверенно отозвался я.

– Чего «а»? Чего «а»? Как вытащить Бэку?! Ты ж голова. Раз тогда в Маньчжурии нас от желтомордых спас, давай, думай.

– А что, Константин, и правда, скажите нам…

– Как… – не знал, что говорить я, а в голове почему-то звучало Матвеевское «харэ, харэ, харэ», словно дед Матвей не останавливал, а подталкивал меня к чему-то.

– Товарищ Шкулев! – в это время не унимался Борис.

Я увидел, чем больше он злится, тем сильнее расплывается эта гаденькая улыбочка по его лицу «нового человека». Как будто он не только издевался над всеми нами, но издевался намеренно.

– В жопу твоего товарища, – крикнул дед Матвей. – Не хочу я кишки наружу выпускать из-за твоего бура и твоего коммунизма.

– Товарищ Шкулев! Доложу я про вас.

Перед глазами задрожало. Я ощутил сильную слабость и, кажется, упал. Свалился куда-то вниз с борта Бэки. И потом почувствовал удар в бок и громкий хлопок, перестал видеть и слышать. Откуда-то издалека послышалось гулкое эхо – «ур-уррр-г…ург-ург». И еще какой-то звук вслед за громким хлопком, словно сотни маленьких птиц рассекают воздух крыльями. Такой протяжный, многомерный свист.

Я почувствовал, как что-то колется. Еловая ветка. Залезла в самое ухо, зараза. Но как, почему? Попробовал повертеть шеей. И понял, что действительно упал и что теперь я сижу не на борту Бэки, а на земле. Медленно ощупал себя, вроде все цело. Потом какое-то время просто ворочал глазами, пока не увидел черные резиновые подметки. «Болотоходы деда Матвея, – понял я. – Вторая пара болотоходов, которые дед Матвей носил бережно, в то время как я испортил свою, пока бегал с Сато».

– Дед Матвей?

– Кто ж еще? – услышал я в ответ. Кажется, он сел рядом. Вместо подошвы с буквами напротив оказался огромный карман походной куртки. – На, потяни, – дед Матвей дал мне самокрутку.

Я удивился, что самокрутка неаккуратная, не как обычно у деда Матвея, а наспех скрученная. «Волнуется? – подумал я. – Из-за чего? Неужели из-за того, что я упал?»

– Так что, дед Матвей? Подстрелили меня?! – вдруг догадался я про громкий хлопок и свист. Выстрел из охотничьего ружья.

– Эх ты, болезный, – проворчал он.

– Болезный? Значит, сильно подстрелили. Да? – я чуть не заплакал, представив, как будет быстро развиваться гангрена в этом глухом мокром болоте. Как, наверное, уже скоро из моей груди начнет мерзко вонять гнилью. Как у тех солдат, которых мы оставляли, развороченных снарядами после авиаатак.

– Сильно… – глухо произнес дед Матвей. – Так сильно, что теперь нам всем несдобровать, Кинстинтин.

Я испугался настолько, что сразу покрылся мурашками. Попытался пошевелить разными частями тела, от ушей до щиколоток. Получилось. И даже без всякой боли. «Но куда попали-то?»