Алекс Коста - Вавилон и Башня

– И-к-к… – что-то хотел сказать я, но не смог.

– Подожди. Не надо.

– Но…

– Вот, – и он поднял палец вверх.

– Что там?

– Там и не там. Везде. Смотря что ты ищешь.

– Что ищу?

– Ты же что-то ищешь?

– Да. Может… может, какой-то справедливости?

– Справедливости, – Сато как будто взял слово «справедливость» в руки, покрутил его перед собой и отбросил в сторону. – Справедливости?

– Ну… ну… может, и нет. Может, ясности?

– Ясности? – Сато подержал слово «ясность» в руках.

– Ну да, ясности.

– Что ты сейчас ищешь? Именно сейчас?

– Правды? – сделал я еще одну попытку.

– Да ну… – махнул рукой он. – Правду мы и так знаем. Или ты думаешь, что ищешь правды, почему Семен сварил Нору? Почему Семен сварил свою собаку, ты и так знаешь. Какая тут правда? Самая простая. Или ты ищешь правды, почему тогда убил Захара? Нет… – развел руками он. – Ты и так знаешь. Ты мстил. И продолжаешь мстить. Всем людям. Ты никак не можешь принять, что они идут на поводу у своих инстинктов, а ты не можешь. Хотя так проще, так быстрее… и так будет всегда. Вот чего ты принять не можешь! Так будет всегда, и ты сам в этом ничего не значишь!

– Эх-х…

– Эх-х, – передразнил Сато.

– Я ищу. Я ищу. Может, покоя? Да, я ищу покоя… сколько уже можно…

– Покоя? Это проще простого. Хочешь покоя, ложись и будь покоен.

– Сами тогда скажите!

– Сказать? – Сато положил «сказать» на воображаемые весы. Воображаемые весы ничего не показали, Сато отшвырнул и это слово.

Я отвернулся и посмотрел в маленькое окно тамбура. Двойное стекло в толстой промасленной раме расслоилось от времени. Картинка получалась странной. Иней, замерзший в виде причудливых узоров, накладывался на расслоившееся стекло. Оба материала имели одну и ту же структуру, кристаллическую. Вот только стекло проявило ее от времени, а иней получил на какое-то время. Потеплеет, узоры превратятся в капельки воды. А стекло будет расслаиваться все больше и больше.

Но сейчас – в тот момент, когда они встретились – встретились два похожих состояния.

Я попробовал еще глубже всмотреться в стекло. За ним еще одна кристаллическая решетка. На еловых ветках снег подтаял, потом замерз. И вместе с узором самих веток эти прожилки льда, прозрачные в солнечных лучах, образовывали следующую кристаллическую решетку, третью.

Я попробовал посмотреть не на каждую в отдельности, а на все три сразу.

Вспомнил, как еще школьником, ставил маленькое мамино зеркальце напротив большого, висящего на стене в прихожей. Я прочитал об этом эксперименте в книжке по физике. Кажется, «Занимательные опыты». Из двух зеркал получался такой оптический туннель, без конца и начала.

Как сейчас, если смотреть на стекло, которое от времени расслоилось, через которое видны узоры замерзшей воды, через которые видны замерзшие еловые иголки. Как будто бесконечность смотрит на бесконечность через бесконечность. Как будто встреча трех бесконечных состояний. Так и вся наша жизнь. Как тут можно понять, чего я ищу?..

– Едем скоро, товарищ начальник, – в тамбур вошел Данила и подбросил пару поленьев в печку.

– Куда?

– Это-то я не могу знать. Мое дело – состав до точки довести, а дальше не мне знать.

– Выпьешь? – я протянул ему свою кружку.

– А вы? – Данила то ли подобрел после пол-литра спирта, то ли я настолько опьянел, что эта мерзкая детина показалась хорошей и родной.

– Ну и я.

Выпили по очереди из одной кружки, закусили Данилиной рыбой. Он пошевелил дрова в печке, пошел обратно в кабину. А я опять прилег на лавку, закрыл глаза. От постоянного недосыпания, выпивки, плохой еды весь мой организм как будто гнил изнутри. Я чувствовал это, сомкнув веки, краешки которых были так воспалены, что от прикосновения болели.

Я почувствовал, что тело горит. Данила слишком сильно раскочегарил печку. Надо было выйти, освежиться. Кое-как поднявшись на не слушающихся ногах, попробовал открыть окно. Шпингалет не поддавался.

– Нагужевались, начальник? – голос Данилы послышался где-то рядом.

– А-э-ге… – я хотел сказать «выведи меня».

– Это-то можно.

Он взял меня за локоть, как барышню. Я хотел сбросить тяжелую руку, но не смог. Только сопел и плелся.

– Данила? – кое-как выговорил я его имя. Хотя получилось нечто вроде «ди-ни-ля».

– А-й?

– Когда мы уже поедем?

Мы только дошли до двери тамбура. От скамейки всего два шага, но для меня как будто целое путешествие.

– Куда? – спросил Данила так, будто мы встретились в бильярдной, а ему очень надо было знать, в какой шар бить.

– Ка-а-а-к куда? В экспед… в экс-пе-д… – я понял, что слово «экспедиция» сейчас точно никак не получится.

Данила дотащил меня до кабины. Там была еще одна дверь. Он открыл ее. В лицо сразу ударил целый столб мелких ядовитых мух. Я зажмурился, вновь почувствовав, как воспаленные краешки век касаются друг друга. «Что за ерунда? – подумал я. – Откуда здесь мухи, в такой мороз?» Я закрыл сначала один глаз, стараясь присмотреться, потом другой. Не помогло, мухи били в лицо, ничего не было видно.

– Данила? Данила? Су-к-к-к-а! Откуда эти… А-а-а-а-а! – закричал я что есть силы.

Потом почувствовал сильный толчок в спину и сразу какое-то облегчение, как будто после долгого дня я наконец заснул спокойным здоровым сном.

«Ну и ладно. И ладно, – даже не подумал, а словно понял я. – Никуда они без меня не денутся, гаденыши! – и, кажется, действительно заснул. Только сон ли это?

Я увидел себя в прихожей, но уже не с маленьким маминым зеркалом, а с большим. Это большое зеркало было направлено на другое большое. Оба они в какой-то момент хрустнули, как-то неприятно екнули и разбились.

– Сато! Сато!

– Осколки, – сказал Сато с таким звуком «вжи-и-и-кк», будто вытащил японский меч из ножен.

– Осколки?

– Все это осколки.

– Где же все зеркало?

– Зеркало?

– Если есть осколки, есть и зеркало.

– Есть.

– Где? Где? Где-е-е-е?! – закричал я так сильно, что даже почувствовал боль в горле.

Осколки, летящие от моего зеркала, еще сильнее полетели в осколки второго зеркала. Осколки соединились с осколками.

– Если долго всматриваться в зеркало, зеркало становится тобой, – сказал Сато.

И действительно. Я стал зеркалом. Как будто я сам растворился в каждом из сотни осколков, летящих навстречу друг другу, и все осколки были мной. Но не только мной, а и вообще всем.

– Боль, – напомнил откуда-то появившийся дед Матвей. И я почувствовал боль.

– Боль, – услышал я голос Сато. И почувствовал другую боль, больше похожую на энергию.

Нет, ни на злость, ни на прилив сил, а именно энергию, даже… направленную энергию, словно я мог сделать так, чтобы ветка ели закачалась отдельно от всей ели, сбрасывая снег. Или так, чтобы ветер подул в какой-то один сугроб и разметал его.