Алекс Коста - Вавилон и Башня

Кто-то тронул меня за плечо. Я вздрогнул. Это была Уса. Она стояла рядом и, кажется, хотела сказать «пойдем спать». Но такие сложные словосочетания не давались ей даже в обычное время суток.

Она окинула озеро взглядом. Похоже, без всякого удивления на его яркие цвета.

– Мертвое озеро. Ай! – это значило определенное «пойдем», без всяких возражений.

Я еще раз посмотрел на дымящиеся закраины, на светящиеся всполохи: «Неужели это и есть смерть? Неужели она такая яркая, такая красивая?»

<���Москва, Россия, 1990-е>

Вениамин вышел на освещенный двор. В город пришли первые признаки весны, по углам показались горки мусора и битые бутылки, а из-под снега серо-бурый асфальт.

Он сразу полюбил этот двор. Двор-колодец. Слышал, что таких много в Питере, но в первое знакомство с этим городом было как-то не до экскурсий.

Двор был защищен серо-песочными стенами других домов, очень удобно и безопасно. Барыга, который продал Вениамину квартиру, говорил что-то про семьи купцов, живших здесь когда-то. И правда, квартиры сделаны так, что позволить их себе могли только люди в достатке. Высокие потолки, просторные кухни, декоративные полукруглые балконы, а не уродливые лоджии-коробки, как в панельных домах.

Теперь Вениамин жил в одной из тех квартир и тоже был в достатке. Это ему больше всего нравилось. Быть в достатке.

Быть в достатке – такое чувство, которое у него всегда смешивалось с приятной опасностью. С того раза, когда он бежал со всех ног через темный лес в «Сокольниках», сжимая под мышкой огромную (так ему казалось) пачку долларов. Пачка быстро пропиталась едким потом Вениамина и чужой маслянистой кровью. Тогда он первый раз ощутил, что такое настоящий достаток: деньги, кровь, опасность. И ничем не передаваемый вкус того, что он сделал что-то настоящее.

Тогда Вениамин мимолетно вспомнил неудачную попытку своровать кукурузу в колхозе. И как он смотрел в сторону деревенских рябят, у которых на велосипедах и за плечами покачивались туго набитые ладные мешки, а у него только с десяток початков, рассованных за пазухой и в штанах… тогда чувства, что он сделал что-то настоящее, не было. Совсем. Зато было чувство, что кто-то, вместо него, сделал что-то настоящее, а он не сделал… может, с того самого момента началось то, что с ним потом происходило. Желание делать что-то настоящее и по-настоящему. А раз появилось желание, то появился и помощник – его самый лучший друг, его «след добычи».

– Вениамин Аркадьевич, здрасьте! – улыбнулся долговязый, жилистый Коля и открыл заднюю дверь «тойоты».

– Здоров, Коля, – и Вениамин, забираясь в высокий внедорожник, оглянулся на покатую крышу дома, посреди которой возвышалась маленькая чердачная пристройка. Вместо окна там были деревянные ставни, поломанные, истлевшие от времени. «Но кто знает… – подумал он. – Кто знает, прячется там кто или нет… Надо проверить, обязательно проверить».

Вениамин только недавно стал задумываться о покушении. Уж очень большой куш на кону. Убери его, и этот куш мог распределиться среди другой «команды». Вениамин не употреблял слово «братва», которое для него «отдавало» деревней. Всегда говорил «команда» или «компания», выгодно отличаясь своим лексиконом от торпед и быков.

Каждый день маршрут Вениамина был одинаковым. И разным. Один и тот же маршрут, но разные люди и проблемы.

Кто бы мог подумать, что главы и заместители администрации будут меняться чаще, чем лидеры группировок. С каждым из них нужно было договориться, найти общий язык. Кого-то приходилось сразу, с порога, «умаслить», кого-то, наоборот, припугнуть. Припугнуть, но не бычить, вот что важно. Бычить и Коля б смог, а вот припугнуть так, чтоб у человека надолго остался тревожный отпечаток внутри и единственно правильная мысль про «давайте жить дружно», – тут особый талант нужен.

Вениамин это хорошо умел. Помогала «школа» дяди Олега. Конечно, с годами он видел и других людей, которые умели договариваться, даже более виртуозно, чем дядя Олег. Но впервые такой удивительный прием, как «договориться», показал ему именно он. Это было странно для тогда еще маленького Вениамина. Среди тупости деревенской жизни, которую он ненавидел, с ее постоянными потасовками без причины и повода, идиотскими «братаниями», снова переходящими в ругань и драки…

Среди такого мира бессмысленной глупой жестокости умение договариваться было чем-то новым, неизведанным. И Вениамин сразу понял всю его ценность, когда увидел, что можно и без силы мышц свернуть в бараний рог.

Это искусство он долго оттачивал, на первых порах набивая много «шишек», оступаясь, перегибая или, наоборот, уступая. Но сейчас, после сотен разных «ушибов», Вениамин наконец чувствовал себя в силе. Он мог не уступать и не сдаваться, долго удерживая собеседника на грани срыва. Это было самым важным. Не уступать, но и не передавливать. Настоящее искусство! И Вениамин, к тридцати годам, им овладел.

Коля резко тормознул за углом здания администрации, вышел и открыл дверь. Сегодня Вениамину предстояло договориться насчет подвода газовой магистрали, без которой поселок так и останется набором безжизненных темных построек.

На первый взгляд, все просто. Главный инспектор по газу, поседевший пятидесятилетний Геннадий Олешников, был человеком семейным и на свою нищенскую зарплату умудрялся содержать троих детей и дебелую туповатую жену. В его квартире, которую он получил за тридцать лет работы в «Гипрострое», на самом краю Битцевского парка, было три гвоздя, старый деревенский шкаф с оклеенными аляповатыми календарями, дверцами, несколько стульев, стол и балалайка. Телевизор, не то чтобы японский, а даже и какой-нибудь «Рекорд», отсутствовал, что говорило о совсем плохом материальном положении Олешниковых.

Все развлечение семьи состояло в том, что жена Геннадия играла на балалайке, дочь пела какие-то крикливые песни, а два мелких дохлых сына стучали в деревянные ложки.

Взглянув на Олешникова, и правда можно было подумать, что достаточно одного нажима, одного взгляда, и он подпишет все что угодно.

Но нет… этот Гена оказался упрямым ослом. Он долго тыкал в чертежи своим прямоугольным пальцем с заусенцами и угловато, неровно остриженным ногтем, никак не соглашаясь на то, что нужно было Вениамину. Таймураз, как бешеный, ворочал глазами, то и дело хватаясь за подмышку, где у него был пистолет.

Казалось бы, чего проще, убрать их всех, благо недалеко нести до Битцевского парка, поставить своего инспектора и быстро подмахнуть план. Так и думал Таймураз. Вениамин прочитал это в его злых и упрямых монголоидных глазах Но сам Вениамин знал, что, если убирать всех, кто стоит на пути, рано или поздно администрации это не понравится, начнется «пристальное внимание к особым кандидатурам». Тогда все взятки, совместные походы в баню, к девкам, дорогие подарки детям глав разных служб будут забыты. Так нельзя, так неправильно. Поэтому «у руля» стоят такие, как он, а не такие, как Таймураз.