Алекс Коста - Вавилон и Башня

Теперь будет мне ныть. Нет уж, этого я сейчас точно не вынесу. Я сбросил вызов.

– А у вас есть цель?

– Была.

– И как? Достигли?

– Нет… пожалуй, нет. И не надо. Вы же, наверное, знаете такое мнение, что нет несчастнее человека, чем тот, который при жизни достиг своей цели. А знаете почему? Многие думают, потому, что человек, достигший своей цели… ему как бы нечего делать, он теряет смысл и тому подобная ерунда. Но… в общем, не в этом дело совсем. Когда человек достигает цели, он видит границу между болью и неболью. Вот тогда он по-настоящему понимает, что все это время делал все не так.

– И как же тогда?

– Вы просто смотрите на это, как на череду ваших собственных состояний. «Ни шукай, ни шитай», состояние всего ближе, как говорят мудрые япон…

– Слушайте… при чем тут состояния?! – я не дал ему договорить. – Как все изменить?

– Изменить?

– Ну да… мы такие все… ненастоящие. То есть нет… я не про роботов сейчас. Все это чушь собачья. Я про то, что в нас очень мало нас. Все заготовки. Понимаете?!

– Думаю, да!

– И что? Что с этим делать?!

– А почему вы хотите что-то с этим делать?

– Не знаю. Хочу и все.

– Ну что ж… я вам так скажу… думаю, не надо лишать людей, как вы говорите, заготовок. Надо просто дать им их побольше. Вот, например, во Вьетнаме есть специальный питомник тигров. Там тигров можно гладить. И тигры не кусают людей. А знаете, в чем секрет? Их там не бьют и не запугивают. Просто до отвала кормят мясом. Каждый день дают очень много. Понимаете?

– Уродство какое.

– Ну… в какой-то степени да.

Я представил, как вьетнамский олух забыл дать одному тигру его порцию, и тот откусил руку самому тупому туристу. Жертва начала носиться по всему питомнику, разбрызгивая фонтанами кровь из артерий, и все тигры встрепенулись, наконец поняли, что-то было не так. Зря они просто брали мясо у людей, когда можно было их самих сгрызть, как положено нормальным тиграм.

– И что вы предлагаете? – спросил я у «Ричарда», словно он и правда должен был что-то предлагать.

– Подождите и увидите.

– В каком смысле?

– Ну, думаю, процесс «кормления» и так запущен, если выражаться терминами зоопарка. Точнее, для человечества это необратимый процесс. Мы все больше становимся ненастоящими. Мы хотим быть ненастоящими. Это как заведенная пружина… то же самое и с тиграми. Сперва они бегают в дикой природе, потом в заповеднике, потом в зоопарке за решетками, потом без решеток, потом их можно гладить. Они не кусают. Зачем?! Их и так хорошо кормят. Как говорил один мой старый знакомый: время волков прошло. Можно и про тигров так сказать…

– И чем же нас кормят?

– Заготовками! – рассмеялся он. – Вы же сами говорите.

– Ну это…

«Ричард» изобразил какой-то мушкетерский жест, приложив два пальца к линии волос, изящно ввернул докуренную сигарету в урну и проговорил почти деловым тоном:

– Не смею задерживать, спасибо.

– Я… – что-то еще я хотел сказать. – Но… но… что мне делать с моими заготовками?

– Посмотрите на них внимательнее, может, они вас куда-то приведут, – «Ричард» подмигнул.

– А что… – я боялся, что он уйдет, поэтому спросил, не объясняя: – А что мне делать с «последним солдатом»?

– Мы все последние солдаты.

«Ричард» зашагал дальше по аллее. Какое-то время я следил за ним. Казалось, его рост почти равняется высоте здания больницы. Или это я просто смотрел под таким углом? А еще, что серое облако с изрезанными, словно ножницами, краями цепляется за его макушку, пока он идет.

Может, «Ричард» прав? Может, башню на самом деле построили, но потом все, кто ее строил, разошлись в разные стороны, чтобы не испытывать боль. А может, если бы они не закончили ее строить, то боли как бы и не было. И вообще, все пошло бы по-другому.

Я закрыл глаза. В голове опять всплыли фразы «жизнь – боль», «это все рисунки», «время тигров прошло». Слова повторялись и множились. Пока я не провалился куда-то.

Я увидел леса и балки башни, закручивающейся то ли вверх, то ли вниз на манер торнадо. В облаках пыли, песка и стружки бегали люди. Башня была почти готова.

Глаза людей сияли как фонарики, бороды топорщились, пропитанные потом и пылью. Несмотря на усталость, они, кажется, были в хорошем настроении. Выглядели так, будто жизнь удалась.

Видимо, им оставалось поставить какую-то последнюю конструкцию, добавить несколько недостающих элементов и все… дело их жизни будет готово.

Потом все поменялось. Все те же люди, но бороды у них уже мягкие и чистые, волосы аккуратно причесаны. Они сидели полукругом, в нарядной одежде и смотрели куда-то вверх. Но глаза уже не как фонарики. Просто глаза. Где-то наверху висело облако, похожее на то, что сопровождало «Ричарда», только еще темнее, более рваное. Оно напоминало крокодила с большим числом пастей, развернутых в разные стороны.

Эти люди просто сидели какое-то время и смотрели перед собой. Смотрели на достроенную башню, свою башню… а потом встали и пошли в разные стороны. Просто встали и пошли кто куда, даже не взглянув друг на друга. Как будто не было этих многих лет, когда они вместе таскали тяжелые камни, месили раствор, натягивали веревки. Не было сотен мозолей, переломов, надорванных животов.

«Больше у них нет цели, – понял я. – Только боль осталась».

После того как строители разошлись, я переместился на то самое темное изрезанное облако, висевшее над башней. Сверху все выглядело плоским. Башня выглядела жирной точкой посреди плеши на земле, сплюснутой у основания.

Строителей нигде не было видно. Не могли же они так быстро уйти так далеко?

Я пригляделся и у основания башни увидел их следы. Это походило на циферблат часов, в центре которых была сама башня, а следы походили на множество стрелок, расходящихся в разные стороны. Только стрелки эти изображали не время, а пути-дороги, в какую сторону пошел каждый.

Внутри облака что-то зашевелилось, завибрировало, словно рой пчел. Видение оборвалось, я очнулся и достал телефон из кармана.

Сообщение от «Евы Браун»: где ты, где ты… и куча всяких рожиц, знаков, улыбочек. Понятно. Еще сегодня придется с ней «мариноваться».

Я кое-как встал, ноги не гнулись от сидения на холоде. Но в голове было одновременно ясно и тихо. Давно так не было. С телом творилось что-то странное. Сверху я чувствовал озноб, а все, что ниже пояса, горело так, будто я только что вылез из бочки с кипятком.

На выезде с парковки стояла машина Нади. Видимо, перегородив дорогу всем остальным въезжающим. Уже издалека я услышал срывающиеся гортанные крики на немецком, как будто не она парализовала движение, а наоборот. Эта картонно-железная уверенность была всегда самой главной и единственной силой, державшей Надю на плаву.