Роман Тюрин - Скрамасакс

Мягко обволакивая тело, проходили минуты, неспешно текли по землянке, внутренняя болтовня прекратилась…

Закрыв глаза, повторяя известные места, я временами крестился. Не знаю, сколько прошло времени, наверное, много. Серафим читал псалтырь и находился уже на девяностой его песни — "Живый в помощи Вышняго", причём, как и Феофан, произносил он всё по памяти. На середине этого псалма, в мозгу появилась завораживающая картина — я увидел сердце. Оно было кроваво. Отходящие от него сосуды толчками напитывали жизненной силой мой организм. Зрелище впечатлило и поразило.

Поначалу, сердце выглядело натурально. Красная, натруженная мышца, выполняя возложенную на неё функцию, сжималась и разжималась. Наблюдать за сим было довольно-таки любопытно, однако продолжалось это недолго, внезапно, извне пришедшее пламя окутало сердце, и теперь не кровь, а струи огня, пожирая всю мою сущность, разливались по телу. Стало вдруг жарко. Холодный пот покрыл лоб, по ложбинке спины заструился ручей.

Попытка расстегнуть воротник потерпела фиаско — одеревенелые пальцы не слушались. Я поплыл. Ноги сделались ватными. В глазах потемнело. Серафим, почувствовав неладное, развернулся и в последний момент умудрился поймать моё уже полностью расслабленное тело. Всё — темнота…

Потеряв сознание, я моментально оказался на залитом волшебным светом луге.

"Что-то я зачастил, удивления нет, видимо — шастать между мирами потихоньку входит в привычку", — промелькнула первая мысль и только после неё счастье от возвращения бурным потоком, смывая всё наносное, временное, земное, заполнило разум.

Упав на грудь, я зарылся во влажную зелень. Душистый запах разнотравья, пройдя через нос, нокаутировал мозг. Эйфория — всеобъемлющая. Из волшебного состояния меня вырвал голос, нет, не голос, тихий шёпот. Он доносился от всюду, слов не понять, но сам ритм — музыка этих звуков, была просто божественна. Сев, непонимающим взглядом окинул окрестности — в то, что настоящее место из детской моей смерти и из гибели, произошедшей в восемнадцатом году — уверенность полная.

Но как же оно изменилось. Первое, что бросилось в глаза — это трава. Если раньше передо мной расстилался переросший, однородный газон, то теперь луг поражал разнообразием. Дивные цветы, благоухали неземными ароматами. Я сидел на пригорке, а перед взором ласковый ветерок, показывая переливающиеся узоры, причудливо шевелил зелёный ковёр. Как в детском калейдоскопе, картинки, вытекая одна из другой, представлялись живыми.

Вот гигантская красавица бабочка, распахнула свои удивительные крылья. Теперь табун лошадей, проскакав по утреннему лугу, скрылся за горизонт, и на смену ему пришли, весело играющие в прозрачных водах, дельфины. Всё в формате эйч-ди: "Просто поразительно…"

Музыка шёпота исходила — от неба, земли, от растений. Внезапно накатила паника, хороводом закружились вопросы: "Я же сижу на траве, а она живая… Я поломал её, как быть — встану, поломаю ещё…"

И ответ пришёл. Я разобрал в симфонии шёпота, одно лишь слово: " Лети…" — и тут же взмыл, словно птица. Не так, как когда-то находясь в теле снегиря, а свободно, почти без усилий, точно пребывая в невесомости. Паника уступила место счастью. Смех, звоном колокольчиков, разнёсся над планетой и, пройдя по кругу, ничуть в громкости не потеряв, возвратился.

Я не был ни удивлён, ни поражён, всё воспринималось, как само собой разумеющееся, как естественное состояние свойственное человеку. Незаметно я оказался весьма высоко. Вся планета, как-бы лежала у меня на ладони. Дух захватило, дыхание спёрло, чувство неземного восторга, переливаясь через край, дождиком счастья оросило землю. Я находился уже на орбите: "Так странно?.." — Бескрайний космос наполнялся ярким, ласковым светом, холодная пугающая тьма, хорошо известная по фоткам вселенной, отсутствовала.

Спустившись ниже, и не обнаружив достопамятного частокола, я крайне обрадовался. Его не было. Скользя по пейзажу взглядом, у огромного, золотистого дуба заметил фигуру — человек призывно махнул.

Подлетев ближе и узнав Прохора, в душевном порыве помчался к нему. Учитель, обняв да радостно похлопав по плечам, отстранился. Пристально глянул через глаза прямо в душу — накатило оцепенение, я не мог промолвить ни слова, а старик, словно боясь опоздать, затараторил:

— Слушай, времени мало, я наконец-таки умер, впрочем, ты тоже. Бандиты, выяснив местоположение лесной нашей заимки, ночью закинули пару гранат…

Похоже, тебе не вернуться. Но не печалься, всё Богу под силу — уповай на Него. Нас достал О дин — именно он заварил эту кашу. С помощью скрамасакса демон хочет проникнуть сюда, дабы всё тут разрушить. Заруби на носу, нож не должен попасть к нему в руки.

В прошлом меня тоже нет. После того как Сирин столкнул тебя в воду подручный его Алконост меня перенёс в тот момент когда вы с вепрем друг друга убили. Не было ещё пяти сотен лет — миг и я там. То ли произошло это случайно, то ли Сирин специально помог — не знаю. Друзья живы, здоровы, зимуют они на Усьве. Найди их. Брат должен помочь. Уничтожь скрамасакс — не дай погибнуть всему тут.

Воспользовавшись коротенькой паузой, я выпалил:

— Что это за место и как нож уничтожить?

— Уничтожить?.. — последовало секундное замешательство, — Надо освободить заключённые в оружии души. Праведные сущности — узники скрамасакса, откроют вход в рай, а пребывающая в грешниках грязь — разрушит его. Тьма эдем поглотит, и он будет мало чем отличаться от нашего мира. На вопрос о месте, вроде, ответил, — учитель, своим мыслям кивнул, — Передаю тебя в руки отца Серафима, доверься ему, сейчас же прощай.

На последнем слове Прохор, подёрнувшись дымкой, растаял.

Я, прижавшись к дубу спиной, сполз на землю, закрыл глаза, и шёпот травы заполнил сознанье: " Всё хорошо, ты справишься, тебе ещё рано, ступай…" — и голос этот был, голосом деда, похоже, тот достиг своей цели — слился с природой.

— До встречи, — отвечаю ему и… снова землянка.

Как рассказал Серафим — я валялся в отключке почти трое суток. Позже ко мне пришло понимание, это был его первый урок — наступил очередной этап обучения. Нет, старец о том не говорил, наоборот, всё сваливал на Бога и Его великую милость. Но после науки Прохора Алексеевича, я сам соображал — что к чему.

Вообще, Серафим избегал тем: энергии, мироустройства и так далее, о чём я любил поболтать. Мне казалось, он просто боялся таких вот разговоров, но возможно, сказывалась отшельническая его жизнь, может, нечто другое — не знаю.

Старец был молчалив. Поначалу информацию приходилось вырывать у того чуть не клещами. В первые дни общения я лишь узнал, что он Прохора знает давно, но после неких печальных событий их пути разошлись в противоположные стороны. Учитель остался приверженным Роду, Серафим же — постригся в монахи.