Александр Руб - Черная кошка, белый кот или Эра милосердия-2

Понимаете, провоевать три года в разведке — тут никакая психика не выдержит. Поползли в поиск, вдруг за десять метров до немецких окопов Захар встает в полный рост и идет молча на опешивших немцев. Такое повторилось несколько раз. Он не искал смерти, но его нервы сдали. Мы решили его спасти. К начальству пришла делегация разведчиков. Мы попросили сберечь Пилата, и не направлять его больше в поиск. Уже шел апрель сорок пятого года. Облап поговорил с Пилатом лично, и Захар согласился перейти в разведотдел дивизии. После Кенигсберга, нас погрузили в эшелоны и перебросили на берлинское направление. Колонна штаба дивизии добиралась под Берлин на автомашинах. Когда они прибыли, мы стали спрашивать — «Где Пилат?». Все только глаза отводят в сторону и молчат. Выяснилось следующее…

Ехали они через Польшу. Где-то под Познанью, в какой-то деревне попали на польскую свадьбу. Захар никогда не пил спиртного и остался возле машины. С ними был капитан — шифровальщик, ходивший все время вместе с портфелем с секретными документами. Выходит этот пьяный капитан из дома, где шла свадьба, без «секретного» портфеля. Захар стоял возле машины. Капитан с матами набросился на него — «Где мой портфель?». Захар ответил — «У меня своего барахла хватает, а вы за своим сами присматривайте».

Пьяный капитан вытащил пистолет и засадил три пули в живот Захару. Насмерть…

Пошли мы этого «секретчика» убивать. Начальство к этому приготовилось. Возле дома с арестованным капитаном разместили в боевой готовности взвод автоматчиков, ждут разведроту. Но даже Облап не стал нас уговаривать остановиться. Он тоже чтил законы разведчиков. Пришли к этому дому. Навстречу мне вышел прокурор дивизии Гуревич.

— Гена, — говорит он, — не делайте этого.

Я отвечаю прокурору:

— У этой гниды — отец генерал. Он-то своего сыночка вытащит из этого дела.

Прокурор ответил:

— Я даю тебе офицерское слово, что эту тварь мы засадим за решетку на всю его жизнь…

Короче, много там народа собралось, и не дали нам отомстить за Захара. Но убийца получил максимальный срок заключения по законам того времени… В 1951 году, после окончания института, я оказался в Москве, на практике. На какой-то подмосковной станции мимо меня прошмыгнул в электричку знакомый силуэт. Двери вагона закрылись. Из окна отдаляющегося вагона на меня смотрел тот капитан, убийца… Выяснил я потом, что устроил папа-генерал амнистию родному сыночку…

Из реальных воспоминаний фронтовика-разведчика.

Я пришел на службу в очень мрачном настроении.

Вчера вечером, когда я пришел домой, Амалия билась практически в истерике. Только вот выражалось это несколько… по-другому. Я когда вошел — она обреченно и неподвижно сидела на стуле уставившись в никуда. Обессилено опустив руки между колен и молча плакала. Слезы прозрачными горошинами скатывались по щекам. По мокрым дорожкам проложенным предыдущими.

— Что случилось? — я наклонился к ней.

— Карточки украли… — прошептала она. — Все…

Объяснить что это такое, в моё прошлое — сытое время, сложно. Это вся возможная еда на месяц. Можно купить на барахолке. Можно. На это нет денег. Зарплаты Амалии в пару сотен хватит на четыре буханки или даже на пять… при удаче. А дальше?

Это непредставимая трагедия. Есть конечно, кое-какие запасы. Зелень есть.

Картошки и той пока нет. Скверно.

— Не реви! — начальным голосом скомандовал я. Нужно прервать поток отчаяния, захлестнувший её с головой.

— Встань!

Она в некотором обалдении встала.

— Не реви — проживем!

— Как?

— Найду я твои карточки.

— Да как же ты их найдешь, Сережа?

— Мое дело…

Я сходил к себе и принес с килограмм пшена, недавно купленный на барахолке на «нетрудовые» доходы.

— Вот. Каши свари… — нам! И вот… — я протянул чулки. — Сменяй на хлеб…

— Да как же… — она вовсю распахнула глаза. — Это же… — А вот так! И ничего не говори мне! Просто сменяй. Может я завтра и не поймаю вора, а только через неделю. А жить-то надо.

Она неверяще смотрела на меня.

— Все. И не вздумай меня благодарить! Я пойду умоюсь и полежу немного… Не бойся — проживем! Вон какую войну выиграли — и чтоб после неё с голоду помереть? Не будет такого!

Теперь утром я сидел у себя в кабинете и абсолютно трезвый — мрачновато мучился с извечной русской проблемой. Я раздумывал: «Что делать? И кто виноват?».

— Привет, Серый!

Дверь с треском распахнулась, и на пороге появился Шац… или не он? Тот, кто появился на пороге кабинета весьма мало походил на моего друга. Жесткие, застывшие черты и мертвые, какие-то белые глаза… пожалуй, такого Шаца — я не знал.

Не знаю, как про него сказать, но это было и не нужно. Мое тело мое отреагировало, так как надо… или как не надо? И кажется вообще без участия сознания. Моя рука на полном автомате расстегнула кобуру, достала наган, и направила его под столом — на гостя.

Если кто скажет, что вдруг пуля изменит траекторию или там за столом… за деревянным столом — можно укрыться от пули — то тот идиот смотревший только американские фильмы. Все эти «красивости», вроде того, что наш герой… Вернее — Герой. Ловко укрылся от пули, к примеру, за барной стойкой и оттедова палит в ответ неприятелю — никогда не держал реального оружия в руках. Обычный ствол простреливает три-четыре-пять-… рядов доски — сбитых подряд. Обычный пистолет простреливает до четырнадцати сантиметров доски — насквозь! Короткоствол вполне себе простреливает и полый красный кирпич. И тоже насквозь. Можете попробовать на досуге. Так что выстрелить в него сквозь крышку стола было не проблема. Я только и успел, что мельком удивиться своей столь странной реакции. От Шаца не то, что пахло, от него просто перло — опасностью. Опасностью дикого зверя. Мой организм успел это учуять намного раньше моих мозгов.

— К-хм… и тебе не хворать…

— Серый… дело есть…

Было видно, что ему трудно говорить. По скулам катались желваки, на лице — пятнами лихорадочный румянец… Уж не знаю, как его охарактеризовать. Наверное, кто-то сказал бы — «он напоминал сжатую пружину!». Может. Но лично мне он напоминал эФ-ку — без чеки. Видели? Нет…?! А по мне, так — один в один. — Ну? Говори.

— Эти суки напали на маму!

— На Эсфирь Соломоновну?!

— Да…! Она лежит дома… — сердце.

— И…?

— Кто на Форштадте — главный?

— Штырь…

— А как его найти?

— Вот ты спросил… Короче! Расскажи мне все — с самого начала. Я убрал наган обратно в кобуру. Генрих на это никак прореагировал. Так… отметил в голове. Ему было все равно. Я вскочил и закрыл кабинет на ключ — мало ли.

И куда делся веселый одессит — рубаха-парень, ерник и весельчак?

Передо мной стоял фронтовой разведчик — уже шагнувший из окопа на нейтралку. Ему было плевать. И жизнь его — сейчас ничего не стоила. В лучшем случае — медный грош в базарный день. Ну а чужие…? Жизни чужих — это вообще даром. Несмотря на то, что он был внешне расслаблен — я ЧУВСТВОВАЛ его. Обычную готовность убить. Всех. Любого.