Александр Руб - Черная кошка, белый кот или Эра милосердия-2

— Ничего себе «погулял» народ. Представляю, сколько теперь евреев старается бежать из Польши.

— Много. По моей информации десятки тысяч хотят уехать в подмандатную Палестину.

— А вы бы сами, будучи евреем, остались?

Товарищ майор посмотрел на меня совсем нехорошим взглядом, и я предпочел свернуть с опасной темы на обыденную:

— Так куда мне отправить Шаца в первую очередь?

… Телефон издал длинную пронзительную трель, нарушившую уютную тишину рабочего кабинета. Офицер, сидевший за большим столом, выверенным движением положил на край письменного прибора ручку. Перевернул лежавший перед ним лист бумаги чистой стороной вверх. Прерывая третий звонок, поднял трубку.

— Майор Плаксин. Слушаю Вас…

— Товарищ майор, Засекаев. Я забрал заключение судмедэксперта по делу гражданки Пинсон. Он пишет, что смерть наступила в период от пяти тридцати до шести тридцати. Судя по разбросу частиц пороха и ожогам на одежде, один раз стреляли в упор — в область сердца, а уже вторым в голову добили. Пули девять миллиметров. По гильзам видно, что стреляли из немецкого пистолета. Андрей Аркадьевич предполагает, что это «Вальтер» или «Парабеллум».

— Результаты опроса соседей какие-нибудь есть?

— Мы вместе с участковым опрос проводили. Но результатов нет. Как всегда никто и ничего. Люди запуганы. Боятся лишнего слова сказать.

— Вот это — наша беда. Не верят, что Советская власть их защищает. Отсюда у бандитов и наглость — от веры в безнаказанность. Бывшую хозяйку нашли?

— Никак нет. Ищем. Всем участковым доведена ориентировка. Дежурному транспортной милиции направлена телефонограмма.

— Проанализируйте данные по соседям. Ищите зацепку — побуждающую к сотрудничеству. На «бывших в оккупации» особое внимание. С ними поговорите ещё раз. Вызовите сюда, к нам. Обратите внимание на женщин. Женщины с детьми знают друг о друге если не всё, то очень многое.

— И ещё. Судя по второму выстрелу в голову, стрелявший имеет опыт расстрелов.

— Методы воздействия я могу разнообразить?

— Ч-Т-О!!! Ты одурел? — Плаксин рывком поднялся со стула и заговорил в полный голос злыми рублеными фразами. — Где здесь упирающиеся враги народа, затягивающие следствие? С бабами воевать собрался потомок парнокопытного? Ещё один такой вопрос и поедешь «кумом» на Камчатку! Говорить, разговаривать, убеждать, добиваться симпатии! Ни один волос, повторяю для таких как ты, ни один волос у них не должен упасть с головы! Это наши люди, мы их ЗАЩИЩАЕМ! У тебя времени не хватает — спи меньше, но авторитет «органов» подрывать не смей! Каждый удар свидетеля обернется десятком пуль в нас и в наших сотрудников!

Ты меня хорошо понял?

— Так точно товарищ майор!

Трубка, брошенная в злости, свалилась с рычагов и разразилась серией недовольных: «ту-ту-ту»…

Начальник оперативного отдела несколько секунд постоял, опершись на стол кулаками, гася вспышку раздражения.

«Вот где только набрали таких идиотов? Для них любой попавший в область интересов «органов» — враг. Свидетель, очевидец — из всех выбить, выжать, принудить… Враги, кругом враги. А где же друзья, союзники, помощники? Для кого мы работаем? Для самих себя что ли? Идиот!»

Что бы сбросить негодование на подчиненного, Павел начал ходить по кабинету.

Он делал небольшой шаг, выставляя ногу на пятку и незначительно приседая на другую. Медленно переносил на выставленную ногу центр тяжести. И снова на пятку.

Таким образом, Плаксин решал две задачи: хоть как-то «поддерживал форму» и освобождал голову от эмоций.

Пятнадцать шагов до крашеной в синий цвет двери. Пятнадцать шагов до стоящего в противоположном углу высокого двухэтажного сейфа. Сейф примерно на четверть перекрывал окно с решеткой. В закуточке на подоконнике, прикрытые газетой, скрывались пара стаканов в подстаканниках, маленькая сахарница. Пайковый хлеб был завернут в чистое полотенце. Там же нашлось место для зеркальца, золлингеновской трофейной бритвы и кусочка мыла.

Плаксин втайне гордился своим «шикарным» кабинетом. Паркетный пол, натертый мастикой, зеленая с орнаментом ковровая дорожка. На большом диване, обтянутом коричневой кожей, он мог поспать, укрывшись шинелью. После всех недосыпов Великой войны, ночевок на земле, на нарах блиндажей, на голых полах чудом уцелевших домов — сон в комнате с центральным отоплением казался, чуть ли не волшебством, заслуженной наградой.

Карта с обстановкой, прикрытая занавеской, портрет товарища Сталина, большой крытый сукном письменный стол — привычный рабочий антураж.

Павел Панкратович сделал установленную для себя норму «не менее пяти» проходов — дверь-сейф. Выкинул из головы чрезмерное рвение подчиненного и подойдя к окну, открыл форточку и закурил.

Холодный воздух с улицы ворвался в кабинет вместе с городским шумом: гудками машин, разноголосым людским говором, шорохом ветвей…

— Р-р-аз, р-р-аз! Р-р-аз, два, три! — перекрывал всех голосистый сверхсрочник, ведущий куда-то взвод новобранцев.

Бумкнул упавший где-то тяжёлый груз и на полгорода раздался истошный вопль:

— Падла! …! … убью …!

Ритмичные стуки стройки заглушили отчаянный мат.

Город жил мирной жизнью. Город строился и убирал развалины. А здесь, в этом здании война продолжалась. Здесь были убитые и раненные, велись наступления и атаки. Противник контратаковал — и порой имел успех. Как в «деле Пинсон». Теперь по Б. пойдут шепотки о том, что бандиты за «своих» мстят. И мстят смертельно. Обычная бытовая склока приобрела совсем не нужную политическую окраску. И теперь придется думать, что противопоставить врагу.

Майор потер уставшие глаза, лицо, затылок и сел за стол. В рабочем блокноте появилась карандашная запись: «— месть? — второй в голову?!»

… Порывы ветра клонят вершины деревьев, заставляя их жалобно протягивать ветки с немногочисленными желтыми листьями, словно руки умоляющих о чем-то женщин. Такие же стройные гибкие и… печальные.

Здесь внизу затишек. Осенний лес. Опавшие мокрые листья. Стихли трели и щебет птиц. Не зудят бомбардировщиками комары. Жалящие порой мошки, атакуют, молча и без жалости. Тишина, нарушаемая только шумом ветра. Сырость. Пахнет прелью, грибами и неистребимым в условиях партизанки запахом давно немывшегося и нестиравшегося мужика.

Группа шла парами. На пределе визуального контакта. Головные останавливаются каждые две-три минуты. Осмотреться, вслушаться в шорохи, выделить искусственный звук. Чавкающие шаги на сырых местах заставляют морщиться.

В эту пору лес начинает превращаться из друга в предателя. Как ни старайся, а следы останутся.