Максим Форост - Вперед, государь!

— Папа — в Риме, а Рим — под моей властью! — визгливо перебил Карл и вскочил на ноги. — Просто доложи папе всё, что ты узнал, и с него — довольно! Я не собираюсь пытать тебя калёным железом. Но мне известно, что греческий лазутчик с тобою общался. А коли за помощью ты обратился ко мне, а не к посланнику греческих императоров, значит твоя Византия слаба, и нет в ней силы, на которую ты мог бы опереться. Всё! Это было главное, что я хотел узнать и что волновало меня и римского понтифика. Твоя миссия окончена! Нам не грозит ни греческий флот, ни торговая блокада.

Карл отшвырнул ногой табуретку, отошёл к другому столу и выпил воды, шумно глотая и орошая водой бороду. Евтихий, покидая его покои, резко обернулся и показал Карлу на его письменные упражнения:

— Литера «h», государь, та, что в слове «честь», «honor», государь, пишется в другую сторону! — Евтихий вышел.

— Стоять! — с визгом выкрикнул Евтихию король и выскочил за ним следом. Карл возвышался над Евтихием на целую голову. Король пересилил себя и бросил чуть сдержанней: — Стой, миланец. Ты готов ли и впредь служить мне? Будешь наблюдать за настроениями саксонских герцогов, этих варваров и недочеловеков…

— Государь, я уже ответил. Литера «h» в слове «честь», «honor» пишется иначе.

— Мой король ! Здесь говорят — мой король !

Карл вспылил и резко отвернулся — полы горностаевой накидки хлестнули по косяку двери.

Потом он вдруг успокоился, вернулся и, осклабившись, бросил в лицо Евтихию:

— А ты и так давно мне служишь, миланец. Ты унял слухи про Лесного царя, ты заставил затаиться Прорицателя, а Видукинда вынудил впредь осторожничать. Что же в итоге-то? Тишина. Моя власть упрочилась. Пусть теперь тревожится Византия и укрепляет свои пограничные гарнизоны. А царица-то — слаба. Что будет дальше, скажи мне? Когда царица слаба, а пограничные легионы, напротив, всё крепче и крепче…

— Константинополю, — стиснул зубы Евтихий, — не привыкать к власти военных.

— Только не в этот раз! — закричал Карл. — Они же боятся меня, — он ударил себя в грудь, — и потому укрепляют границы. А их столица остаётся без войска. Кто же в столице подхватит власть в случае кончины императрицы, а?

Карл вернулся к столу с письменными принадлежностями и всё на столе передвинул: чернильницу — туда, ларчик с песком — сюда, перья отбросил прочь.

— Шаткость власти в Константинополе опять же усиливает меня, и только меня. По сути ты и в этом деле работаешь на меня, Евтихий Медиоланский. Ступай!

Евтихий вышел в тишину траурного Аахенского замка, а Карл остался один упражняться в начертании букв.

17

«Якоб помогал матери продавать зелень, а уродливая ведьма бранила и портила их салат и капусту. В отместку Якоб надсмеялся над её кривым носом. Ведьма же заколдовала Якоба и увела с собой на долгие-долгие годы…»

Ветер гонял по площадке двора сухие листья и клочки трав. Выйдя от короля Карла, Евтихий перевёл дух и остановился, собираясь с мыслями. Ветер пронёс над землёй пух и перья — на кухне только что ощипали для короля птицу. В тот раз, припомнил Евтихий, горбатенький мальчишка-поварёнок метнулся зачем-то к конюшням и исчез. Кого это он предупреждал о появлении Евтихия?

Из кухни валил дух готовящегося обеда. Зеленщик принёс охапку салата и кочаны капусты, а старуха, наверное, служанка или посудомойка, придирчиво валяла кочаны с боку на бок, совала в них свой длинный нос и тискала салат пальцами. С кухни едко тянуло шафраном и базиликом.

Отталкивая прочь зеленщика и тесня старуху, Евтихий перескочил порог кухни, где в жару и дыму кипели котлы, а поварята и повара в чаду потрошили фазанов и вальдшнепов. Евтихий разогнал поварят и протиснулся к дальнему разделочному столу, где красными от дыма глазами моргал тот самый паренёк — со сломанным носом и с уродующим плечи горбом. Он поднял к Евтихию лицо, отстранился, понимающе закивал и, оставив работу, взялся мыть перепачканные руки.

— Комит Евтихий Медиоланский, — вздыхая, сказал он с какой-то покорной грустью.

— Ты, — отдышался Евтихий, — скажи мне… откуда у тебя горб? Это не врождённое. Это травма, я разбираюсь в травмах, я воевал.

— Это? — парень повёл головой, подбородком указывая на плечо. — Это я так падал… э-э, упал. Год с половиной… э-э, полтора лет назад, — он говорил на плохом франкском языке с сильным акцентом. Так, наверное, говорил бы еврей Исаак, если бы не был так образован.

Евтихий присмотрелся:

— Ты упал с очень большой высоты.

— С сосновой мачты… э-э, нет-нет, с мачтовой сосны, — парень, похоже, проговорился и очень этого испугался.

— На палубу, да?

— Палуба? Что есть? — парень сыграл непонимание.

— Жёсткий дощатый настил корабля, — чётко сказал Евтихий. — Здравствуй, Якоб сын Якоба. Тебя ищут родные. В Саксонии.

Якоб отвернулся, бесцельно двинул по столу разделочную доску и промолчал. Евтихий той порой подсчитывал: юноша исчез пять лет назад, надо вычесть те полтора года, что прошли от его списания на берег. Три с половиной года на корабле — это сорок четыре новолуния.

— Ты прослужил на их корабле всего полтора месяца. По твоему восприятию времени. Так? А здесь, среди других людей, прошло несколько лет.

— Герр Евтихий, — попросил парень. — Родным не говорить… э-э, нельзя сказать, что я здесь. Я не работник. Ты видеть? Я буду скопил деньги — тогда буду вернуться. Буду помощник. Ты понимать?

— Ты спешил предупредить обо мне Чернобородого? Я имею в виду, Прорицателя.

Тут снова разбежались поварята, корзина с капустой опрокинулась, а в кухню ворвался Исаак — в придворной одежде, с чернильницей на поясе и с перепуганными глазами. Видимо, кто-то доложил Исааку, что миланец проник в кухню — туда, где Якоб сын Якоба. Исаак, спотыкаясь, пробрался к ним и застыл в растерянности, не зная, что делать.

— Я как раз говорю нашему юному другу Якобу, — улыбаясь одними глазами пояснил Евтихий, — что, конечно же это он предупредил обо мне Чернобородого Агасфера. Я имел удовольствие видеться с ним дважды. С Агасфером, я имею в виду. А один раз мы с ним разминулись.

— Моих родных, не надо сказать их, что я здесь, — повторил Якоб. — Я клянусь: буду скопил серебро и буду выкупил их из кабалы. Как Праведный Иосиф!

Исаак переводил взгляд с Евтихия на Якоба и обратно. Наконец, выпалил:

— А он не Агасфер, нет! Он — новый Моисей! — Исаак задохнулся. — Всё, что он делает, это же просто чудо. Это новый Исход из рабства Египетского! О, я клянусь моими, клянусь моими…

— Не клянись, — предостерёг Евтихий.

— Но ведь это же правда! — Исаак всплеснул руками. — Как тысячи лет назад, так и сейчас. Снова Египет, снова чудо-вождь бедного народа. Это не просто бродяги, не просто оборванцы из Египта, комит Евтихий, это же потерянное колено моего народа. Нет-нет, это потерянные десять колен!