Максим Форост - Вперед, государь!

Египетская кошка зашипела и взвизгнула, когда Бармак двумя пальцами взял её за загривок и выкинул в приоткрытую дверь. Дверь Муса тотчас заботливо затворил и прихлопнул. Обернулся. В глазах Мусы ибн Йахъи стоял страх.

— Румиец… — выговорил Бармак. — Ты не забыл ли? Мальчишка — маленький шиит. И лампа — в руках у шиитов.

— Боишься, что внуки пророка кинут в зиндан правнуков его дяди? — Евтихий показал зубы. — Говори, что за дворец выстроил Али за одну ночь! — Евтихий вскочил с места. — Дворец, с которым пропала Бедр аль-Будур. Ну же!

— Дворец, — моргнул Муса Бармак, — огромный, великолепный дворец, — у Мусы постукивали зубы. — Он возник… за городом, на пустыре, и тогда рванул страшный ветер. Будто бы стены и башни дворца вытеснили собой воздух, заняв его место…

— Что за дворец? — не выдержал Евтихий. — Византийский, франкский, римский?

— Н-нет, — засомневался Муса, — персидский. Я бы хотел, чтобы он украсил Багдад, но…

— Что — но?

— Он странный…

— Странный, — повторил Евтихий, будто подтверждая. — Чем странный? В спальне не хватало на окне решётки?

— Решётки? — смешался Муса.

— Да. Или не было одной двери, или колонны. Чего-то не хватало в спальне.

— В спальне? — вскинулся Муса. — Там не было спален! Не было залов для игры в мяч, залов для обеда, не было кухонь. Это вообще не дворец, это…

— Мечеть?

— Д-да, — колебался Муса. — Мечеть там была. Но это… усыпальница, мавзолей.

Евтихий ближе подошёл к Мусе и ухватил его за рукав джуббы.

— Мавзолей? — повторил он. — Чей же?

— Плиты были расколоты, — белыми губами признался Муса. — Я прочёл только кусок. Это усыпальница…

— Ну же? — потряс его Евтихий. — Чья?

— Только не говори ей. Ей не понравится, — Муса высвободился. — Это мавзолей Ситт-Зубейды.

Через мгновение, сощурив глаза от досады, Бармак наблюдал, как румиец хохочет, указывая куда-то за окно, за город, за стены Багдада:

— Это бессмысленная, тупая и мёртвая сила! Костная, грубая и неразумная! — хохотал Евтихий. — Слушается безграмотного мальчишки, для которого дворец — всякое сооружение чуть больше лавки зеленщика! Сила, не связанная ни расстоянием дорог, ни течением времени.

Он подступил ближе и поглядел Бармаку точно в глаза:

— Ты этого хотел, хитрый перс?

На миг показалось, что Муса собирается встать на колени и поцеловать Евтихию руку. Нет. Он просто взял его плечо и стиснул.

— Найди их, румиец, найди и верни, — молил Евтихия сын и внук Бармакидов. — Перстень, светильник, девчонку, мальчишку — всё, что сумеешь. Найди.

Он действительно умолял. Евтихий, соглашаясь, сказал сухо и собранно:

— Мне потребуется отряд каранбийцев, не боящихся джиннов. А ещё, — он выдержал паузу и вздохнул: — Ещё — шербет. И финики.

24

Едкий дым щипал глаза, и они изрядно слезились. Ветер, меняясь с юго-восточного на южный, уже не относил дым к реке, к Тигру. Дым плыл над аль-Кархом. В утренний час горожане готовили, а в аль-Кархе топили ивняком и лошадиным навозом.

Корзину с фруктами и шербетом Евтихий прикрывал от дыма гиматием. Ицхака он позвал донести в бедняцкую лачугу торбу китайского пшена — риса, на пропитание.

Евтихию требовался свидетель. Кто-то должен отчитаться перед королём Карлом за его действия…

В нос шибанул запах подгоревших бобов, запах, смешанный с духом горящего навоза. Они завернули в тесный проулок к лачуге китаянки. Едкий дымок тянулся и с её дворика.

— Нам сюда, — Евтихий шагнул во дворик и распахнул приоткрытую дверь.

Китаянка шарахнулась, заохала и бросила противень с пригоревшей фасолью. Метнулась в угол, схватила чадру. Али округлил глаза на незнакомца Ицхака.

— Радоваться вам, благословенные! — на греческий лад поздоровался Евтихий.

Али недоверчиво вылез из-под циновок и тряпок, но разглядел финики с шербетом и успокоился. Не разглядеть было бы трудно — пчёлы так и вились над корзиной.

— Waalaykum… waalaykum… — взялась кланяться его мать, китаянка.

Ицхак подступил к осмелевшему Али поближе и с любопытством рассмотрел мальчишку:

— Ну что, отрок? — кивнул, наконец, приветливо. — Пойдём твоего дядю разыскивать, да?

— Проклятого? — вырвалось у мальчишки.

— Чего это сразу — проклятого? — пожурил Ицхак. — Дядя подарил тебе перстень самого Шоломона бен Давида, а ты его так обзываешь.

Евтихий осторожно взял изумлённого Али за руку. На пальце у паренька посверкивало покрытое потрескавшейся эмалью колечко. Вместо камня на перстне темнела печать с еврейскими буквами.

— Посмотри-ка, Исаак, — Евтихий позвал по-гречески и вполголоса. — То самое кольцо?

— Ты полагаешь, его мне демонстрировал Великий Карл? — отказался Ицхак. — Или царь Соломон — этак по-родственному, как иудею?

Он присмотрелся к кольцу и неожиданно отреагировал, опустившись на оба колена. Поцеловал печать и, проведя губами по еврейским буквам, прошептал:

— « Ха-коль овер — хам зэ йаавор», — и перевёл:

— «Всё проходит — это тоже пройдёт». У моего народа, — Ицхак смахнул с лица слёзы и отвернулся, — веками живёт легенда о кольце с такой надписью…

— Будем, считать, что подлинность кольца установлена, — Евтихий сбил пафос происходящего. — Пойдём, дружок Али, теперь поторопись.

— Куда ж я пойду, я — маленький! — Али по привычке выпалил. — Я не грамотный, я из бедной семьи, — заспешил перечислять.

Евтихий, осуждая, покачал головой:

— Али ад-Дин, — он повысил голос. — Твой дядя сделал тебя взрослым! Пора научиться отвечать за свои поступки.

25

«К ответу за вероисповедание призвала власть тысячи монахов-иконопочитателей. За пределы страны устремилось неслыханное число беженцев. Арабские хроники упоминают о румийских монахах, переходивших рубежи Халифата.

Сообщают, что пятеро беженцев-монахов были доставлены к халифу Харуну ар-Рашиду…»

Втроём они вышли из города. Днём багдадские ворота были распахнуты, а каранбийская стража лениво скучала в тени створок.

— Ты помнишь, куда повёл тебя дядя? Нам важно пройти этот путь шаг за шагом.

Али ад-Дин понимающе кивнул.

— Шаг за шагом, — настойчиво повторил Евтихий. — Твой дядя — посвящённый маг, magos, — он повторил по-эллински. — Полагаю, он пытался что-то писать, codire, прямо в твоей душе, psyche. Понимаешь ли? Когда станет ясен его methodos, мы сумеем кое-что воспроизвести, и так разыщем твоего дядю.

Не торопясь, они миновали загородные сады багдадской знати, прошли витые решётки, чьи-то беседки, фонтаны с бронзовыми львами староперсидской доисламской работы. Миновали земляные валы и военные укрепления города. В стороне остались армейские лагеря с казармами для каранбийцев, с дымом и чадом полковых бань, кухонь и кузниц.