Максим Форост - Вперед, государь!

— Магрибинец, — решил за всех Ибрахим.

Магрибинца встретили у дверей. Сразу же отвели прочь коня. Благо, что ветер с колючим песком не позволял задерживаться и вести разговоры. Укрыв его плащами с боков, якобы от песка и ветра, магрибинца завели в мавзолей. Здесь его поджидала Бедр аль-Будур:

— Дядюшка! — девица лучилась от радости. — Ты куда-то исчез чуть свет. Мне было скучно! — под руку она увела магрибинца в свою комнатку. Магрибинец не сопротивлялся.

Когда дверь закрылась, Бедр аль-Будур выпустила его руку.

— Тут вообще отвратительно скучно! — повторила она требовательно.

— Ты — счастливая. Ой, ты, правда — счастливая, — магрибинец стал разматывать берберский тюрбан. Нестойкая синяя краска потекла от его пота, оставив разводы на лице у висков и по краям седоватой бороды. — Скоро всё это, — он показал рукой на присыпанные пылью и песком валики, ковры и подушки, — всё это закончится.

Бедр аль-Будур вздёрнула носик и подняла брови. Дядя-магрибинец устало опустился на один из бархатных валиков. Лицо прорезали глубокие складки от носа до уголков рта. Он потёр их кистью руки, но только глубже втёр в кожу линялую краску индиго.

Дочка халифа вопросительно смотрела, всё также приподняв бровки.

— Я встретил вестника, и он тут же поскакал обратно, — дядя поднял глаза. — Обрадуйся и будь счастлива, юная Будур: в дневном переходе отсюда остановился переждать бурю сам халиф правоверных.

— Мой отец? — вдруг вспыхнула девчонка.

Магрибинец смешался и неловко покачал тюрбаном:

— Н-нет, — он снял с головы промокший тюрбан, к вискам и ко лбу прилипли полуседые прядки. — Правоверный халиф Идрис аль-Хашим, да пошлёт ему Аллах дни веселья! — сам магрибинец не спешил веселиться. — Он-то — истинный халиф, потомок Мухаммеда от его внука Хашима, сына Али и Фатимы, дочери пророка, — он снова надел тюрбан на голову.

— Он молод и хорош собой? — сорвалось с губ Бедр аль-Будур.

— Н-н… не знаю, — признался магрибинец. — Я его не видел. Лишь делаю то, что мне велят его слуги. Скоро всё закончится, прости, ты здесь случайно. Скоро окажешься в достойных тебя роскоши и уюте.

— Ну, дядюшка, — она неожиданно обвила его шею руками и поцеловала в бороду. — Я хочу веселиться. Чтобы была музыка, песни и вино.

— Вино… — отшатнулся дядя, — вино нельзя, ислам не велит… — похоже, он всё-таки сомневался. Бедр аль-Будур не выпускала его руку:

— А я уже пила вино, оно — сладкое и веселит. Я же дочь халифа! Я должна веселиться и быть красивой, чтобы халиф Идрис обо мне позаботился, — она лепестком поджала губки и слегка коснулась их синими от индиго пальцами магрибинца. Дядя лишь приоткрыл рот, но руку не выдернул. — Когда моим мужем был Али ад-Дин, он умел откуда-то доставать мне всё самое лучшее. Я хочу красивых рабынь, танцев и весёлой музыки. И ещё смешных ручных обезьянок! — она подалась вперёд и с силой прижала его руку к своей едва оформившейся груди.

Полуседой магрибинец охнул и отдёрнул руку. Бедр аль-Будур соблазнительно прогнулась, откинув косы и приоткрыв шею и плечи. Выросшая в гареме, она определённо научилась лгать и управлять мужчинами, используя их желания и свои прелести.

— Песен и музыки, — канючила она, смазливо морща носик и кривя мордашку. — И сладкого вина. Ты легко можешь сделать, чтобы всё это в миг появилось. Я так хочу!

Дядя замотал головой, плотнее прихватывая подмышкой что-то спрятанное под берберской джуббой. Стало ясно, где магрибинец хранит заклятый светильник.

— Н-нет, дочка, нет… так же нельзя. Это опасно! — он, наконец, сдался: — Эх, ну ладно, ладно, — он вскочил и отпер ключом шкафчик. — Есть, есть сладкое вино для тебя, — он вынул кувшинчик и пиалу, снял со стены кавуз и тренькнул по струне.

Девчонка разбросала по ковру подушки и разлеглась ножка на ножку. Край платья приподнялся, обнажив светленькую лодыжку. Магрибинец смущённо заморгал и пересел на другую сторону.

За дверью, за стенкой, всё слыша, ревниво и очень по-юношески сжимал кулаки и глотал мальчишечьи слёзы Али ад-Дин.

— Брось, дружок, брось, — сердечно прошептал Ицхак, — она тебя недостойна. Послушай меня, ты скоро встретишь красавицу, что будет верна тебе до могилы. Не прозевай её: девица будет нести на голове кувшин с водою. Правда-правда, я это предсказываю, дружок Али, ведь я учёный еврей и прочёл это в огромной древней книге.

— Посмотрим… Ещё посмотрим… — не верил Али. — Бедр аль-Будур… я как услышал её имя … — больше он ничего не смог выговорить. — Песня! — вдруг прошептал он. — Эту песню пели мне в детстве, я помню.

Дядя, назвавшийся братом его отца, подыгрывая на кавузе, пел тягучую песню на согдийском языке. Евтихий знал несколько слов языка согдов. Дядя пел халифской девчонке про свой родной дом и далёкий Ma wara an-Nahr — согдийское Заречье.

Сладкое домашнее вино — мутное, с осадком. Прикрывая ручками пиалу, девчонка высыпала из рукава порошок банджа. Пара щепотей дурманящего зелья в вине почти незаметны.

— Выпей, дядюшка, попробуй. У тебя пересохло горло!

Кавуз тренькнул. Дядя, силясь не глядеть на разлёгшуюся девчонку, выпил из пиалы.

— Astagfirullahi , — пробормотал. Несобранно попытался подняться на ноги, но сел на место. Взгляд расфокусировался. Магрибинец скорчил на лице гримасу-усмешку и захихикал.

Он уронил кавуз и поднял к голове руки, пытаясь сохранить равновесие. Звякнув об пол, что-то выпало на ковёр из-под джуббы. Дядя покачнулся и мирно лёг на подушки. Хохотнул, дёрнулся всем телом и вдруг ухватил Бедр аль-Будур за приоткрывшуюся ногу. Та истерически взвизгнула и рванулась.

Пинком Ибрахим ибн Джибраил распахнул двери — створки ударились о стену. Одурманенный магрибинец, лёжа, поджал колени к груди и опять захихикал. Ицхак придержал Али, Евтихий оттащил от магрибинца визжащую дочку халифа.

— Kafirun! Shirk! — ругался Ибрахим. Он сбил тюрбан с головы магрибинца, ухватил его за волосы и приподнял над полом.

— Ой, не надо, не надо! — завизжала Бедр аль-Будур.

Ибрахим приставил к шее магрибинца меч и приготовился отсечь голову, как отрезают её козе или барану. Али ад-Дин завопил и замахал руками.

— Не смей! — выкрикнул Евтихий. — Ибрахим, не смей! — верный слуга аль-Фадла недоуменно встопорщил усы и выпустил магрибинца.

Голова его стукнулась об пол. Дядя замычал и попробовал разлепить глаза. Из распахнувшейся джуббы выкатилась медная, зелёная от времени лампа. Ибрахим ногой отпихнул её прочь. Задребезжав, лампа откатилась к ногам Ицхака. Тот ойкнул, нагнулся, хотел поднять её, но отдёрнул руки.

— Боюсь, — признался он и смущённо пожал плечами.

Ибрахим походя подцепил светильник, обернул чьим-то тюрбаном и собрался вынести.