Максим Форост - Вперед, государь!

— Ибн Джибраил, — позвал Евтихий, — понравится ли аль-Фадлу аль-Бармаки, что ты трогаешь пахлевийский огонь Вахрама?

Ибрахим, сощурившись, помолчал, но доводу рассудка подчинился. Развернул светильник и поставил его на пол. Кивнул на магрибинца:

— Приходит в себя. Дотянется.

— Ибрахим, уведи детей! — приказал Евтихий.

Тот осклабился, но вывел Бедр аль-Будур и Али ад-Дина из комнаты. Какое-то время под сводами раздавались его команды: Ибрахим собирал и строил бойцов. Медный светильник валялся на полу в пяти шагах от магрибинца, а тот еле-еле начинал шевелить руками и ногами.

Евтихий опустился перед его лицом на одно колено. Потрогал жилку у него на шее, приоткрыл ему веко. Тот резко дёрнул головой и, приходя в себя, распахнул глаза.

— На какое имя, мерзавец, ты заклял мальчишку в твоём ритуале? — Евтихий грубо качнул его. — Отвечай! Мне известно, что при обряде дают имя. Какое имя ты дал ему?

— Зу-ль-Карнайн… — пробормотал дядя.

— Мерзавец! — Евтихий сморщился, потому что Зу-ль-Карнайн , «двурогий месяц», это имя богатыря из легенды, влюблённого в красавицу Бедр аль-Будур, «луну среди полнолуния». — Из-за тебя парень чуть душой не сломался, когда посреди базара выкрикнули про паланкин Бедр аль-Будур. Совпадение, да? Колдовское внушение, побочное следствие? — он тряс магрибинца за шиворот, отчего голова его моталась из стороны в сторону. — Да ты в правду ли ему родной дядька, а?

— Ну, естественно… — магрибинец силился высвободиться и приподняться, но голова кружилась. — Конечно же… Да я не сделал бы ему зла, клянусь…

— Кто тебя научил ритуалу инициации? Колдун, отвечай! Кто посвящал тебя в маги?

Дядя-магрибинец, наконец, самостоятельно сел и с усилием остановил глаза на Евтихии:

— Румиец… — определил с разочарованием. — А вот я — гябр, слышишь ты, я — гябр и сын гябра! И учился магии у согдийских манихеев…

— Манихеев? — брезгливо скривился Евтихий. — Знаю. Вредоносная зороастрийская секта.

Дядя замотал головой, приходя в сознание. Снова поднял взгляд на Евтихия. Глаза были серые, почти белёсые, под веками — мешки и нездоровые тени.

— Манихеи, — выговорил заплетающимся языком, — славят победу духа избранных над грязью мира.

— Ах, значит, это для победы духа они изводят целые народы утончённым развратом и самоистязанием? — Евтихий в отвращении поднялся. — Этим-то искусством ты и служишь Идрисидам, потомкам халифа Али? Знала бы михна!

Магрибинец презрительно перевёл взгляд на светильник. Ицхак поспешил заслонить его.

— А правда ли? — встрял он. — Правда ли, что это вещь царя Шоломона бен Давида?

Маг поднял на него глаза и болезненно сморщился:

— А ты — евре-ей, — протянул он. — Я так и знал, что этим-то всё и закончится, знал.

30

« От Моисея до Моисея не было равного Моисею»

«Мойшей бен Маймон (Моисей Маймонид), родился в 1135 году в Кордовском халифате. Вынужденно эмигрировал в Египет в возрасте 30 лет. Крупнейший еврейский учёный и богослов, врач и философ средневековья. Избран нагидом (патриархом евреев) Египта. В традиции иудаизма известен как Рамбам 27 27 Рамбам — сокращение по первым буквам от «рабби Мойшей бен Маймон». , автор 14-ти книг „Мишны-Торы“ — обширного комментария к Талмуду и нормам иудейской веры. Умер в 1204 году — через триста лет после происходящих событий…»

— Н-нет, это вещи не царя Сулеймана.

Магрибинец с трудом сел прямо, скрестив под собой ноги, и положил руки на колени. Зеленоватой медной лампы он старался не упускать из виду.

— Чьи же? — Ицхак нервно потёр переносицу.

— К ц-царю С-сулейману, — тянул время магрибинец, — они, боюсь, не попали. Тот, кто их вызвал… вызовет из неоткуда… боюсь, сильно ошибся… ошибётся в расчётах.

По стене из решётчатого окна сыпался песок. Песок усеивал ковры и набивался в сандалии. На полу, на ковре стоял светильник, и Ицхак не решался тронуть его даже пальцем.

— Кто… вызвал его и ошибся? — Ицхак нервно сплёл и расплёл пальцы.

— Н-не знаю, — протянул магрибинец, глянув на Евтихия. — Его… ещё нет. Он — Мойшей бен Маймон.

— Еврей! — воскликнул Ицхак, чему-то радуясь или перед кем-то благоговея. — Учёный, мудрец. Барух Ата Адонай Элогейну!… — он вытянул руку к светильнику, прикоснулся и отдёрнул её, поразившись прохладе и шершавости старой меди. Поднять, взять лампу в руки еврей не решился.

Магрибинец досадливо дёрнул бородой и усмехнулся. Его голова ещё кружилась от банджа, а человек в румийской одежде преграждал путь к светильнику. Магрибинец стал будто невзначай отвлекать от лампы внимание:

— Тот человек лет через триста напишет самый большой трактат о вашем Талмуде. Так говорит чудотворный огонь Вахрама.

Евтихий подступил ближе, не сводя глаз с магрибинца.

— Шма Исраэль! Всего через триста лет! — восклицал Ицхак, на лице которого боролась острая смесь восторга, страха, надежды и трепета. — О-о, я знаю, это будет Сам Избавитель, Сам Мессия, наш Царь-Мошиах!

— Не думаю, — Евтихий поднял с ковра светильник и прижал ладони к поверхности его стенок.

…Мысли, образы, знания — они словно светились где-то перед внутренним оком. Так бывает, когда закроешь глаза, и что-то зримое ещё плывёт под веками. Theorie, hypothese, prognose. Персидские слова забывались, всплывали родные, греческие…

— Похоже, как если бы острый стилос, стерженёк для письма, сам собой писал прямо в мыслях. Мысли — как восковые дощечки, — сорвалось у Евтихия.

…Вощёные таблички одна за другой отлетали — короткие, порою ясные, а порой и туманные. Чужие времена, события, жизни, уроки и сроки. Бармакиды… иконоборцы… ар-Рашид… великий Карл… Чудотворный огонь будто составлял огненные письмена.

— Так что же там, ну, что? — Ицхак кружил около Евтихия, непрестанно восклицая. — Скажи: это — Мессия, это грядущий Царь и Спаситель, ну, признайся же, грек!

— Нет, не Мессия, — определил Евтихий. — Мудрец и философ — да. Он — вдохновенный, м-м… technicus et ingeniosus, искусный и вдохновенный, ingenier. Сын твоего народа и трудного времени, — светильник жёг ладони, а мысли словно сами собой проговаривались: — В Андалусии вас будут тиранить халифы, а власти Кордовы повелят принять ислам и верховенство Халифата. Малодушные и лукавые согласятся, но в тайне останутся иудеями. Тогда непокорным и подозрительным отрубят головы. Многие убегут с родины, как…

Евтихий едва избежал сравнения с собой. Ицхак, заглядывая ему в глаза, стоял перед ним и нервно сцеплял и расцеплял пальцы. Магрибинец за его спиной холодно посмеивался.

— И что — что он сделал? Рабби Моисей? — не выдержал Ицхак.