Максим Форост - Вперед, государь!

В диване царили суета и торжественность. Проходил приём франкского посольства — третий за последние дни. Каранбийская стража уже вытеснила арабскую гвардию во второстепенные залы. Посол-лангобард велел Евтихию стоять за правым плечом — как положено лицу, содействовавшему успеху миссии. Евтихий молча стискивал зубы. Переводчик Ицхак откровенно глотал слёзы.

Наступали короткие багдадские сумерки, чиновники торопились успеть до ночи. Посреди ковров и атласных валиков уселись на возвышении Бармакиды — все четверо. Двери в сводчатых арках распахнуты. В решётчатые окна лился тускнеющий вечерний свет. С Тигра тянуло холодом. Пальцы старого Йахъи Бармака покоились на стенках медной лампы из Ноубехара.

Ицхак с усилием воли переводил на персидский язык слова лангобарда:

— «…Карл, Император Рима и мира, повелитель Востока и Запада, отводит святейшему папе римскому Леону поместья в Иерусалиме и пригородах, право распоряжаться монастырями и храмами, а также первенство в церковных и политических вопросах Святой Палестины…»

Джафар, визирь ар-Рашида, кончиками пальцев поглаживал на щеках бородку.

— А что я оставлю восточным патриархам? — он поднял брови. — Все привилегии — одному римскому папе?

— Карл признаёт первенство римского папы и никого кроме папы! — отчеканил посол.

Костяшки пальцев Йахъи Бармака нервно забарабанили по светильнику.

— Ну, хорошо, Харун ар-Рашид подтвердит привилегии, — решил за своего халифа Джафар. — Что ещё?

— Карл, Император Рима, настаивает на возвращении Риму южноиталийских земель Сицилии и Калабрии.

Аль-Фадл и Муса Бармаки посовещались, Йахъя хмуро кивнул.

— Пусть будет так, — дозволил Джафар, — но халиф восстанавливает свою власть над Кордовой и Андалусией. А также над Марокко и всем Магрибом, Ифрикией и Египтом. Да благословит халифа Аллах и да приветствует! — Джафар хищно улыбнулся.

— Но Император Карл сочтёт справедливым, — посол-лангобард нахмурился, — передачу северной Андалусии именно ему, Карлу, в память обретения в тех краях священного кольца Соломона.

Переводя это, Ицхак сморщился как от зубной боли. От Евтихия не укрылось, как напряглись Джафар и Муса Бармакиды. Кто-то из чиновников подскочил и развернул перед ними лист бумаги, по-видимому, карту земли. Аль-Фадл Бармак, тыча в неё пальцем, что-то раздражённо твердил братьям. Джафар аль-Бармаки закивал головой:

— Мы согласны, но правоверный халиф берёт взамен этого земли восточной Византии — от гор Кавказа и Железных ворот Дербента, через Грузию и Армению, — разгораясь, перечислял Джафар, — через Трапезунд до Босфора, а с этим — и всё побережье Эвксинского и Эгейского морей. И ещё город-пригород Никею!

Когда-то в Никее святые отцы Церкви составили православный символ веры… В Никее, в сорока милях от Константинополя, вырос Евтихий. Там с побережья видны за Босфором дворцы константинопольских царей и бухта Золотой Рог.

— Мы принимаем это! — лангобард продал христианскую Византию. — Карл, император, требует: пусть Халифат не препятствует его браку с императрицей Ириной. Пусть Халифат признает за Империей право на земли саксов, германцев и англов, на Болгарию, Хазарию и все прилежащие к ним страны — скифские и славянские, — посол нервно сплёл пальцы, шаря глазами по расстеленной карте.

Из-за Тигра в решётчатые окна дивана сочился закат. Джафар поспешно скатал в трубку птолемееву карту:

— А пусть так, мы принимаем. Но в сферу забот Халифата войдут Индия и Китай до края ойкумены. А Карлу, императору, халиф подарит земли за океаном, если таковые где-либо сыщутся, — усмехаясь, Джафар заблестел зубами. — Наш правоверный халиф ар-Рашид жалует брата своего Карла титулом «князь моря» — « emir al-bahr »!

— « Admiral »? — выговорил лангобард, коверкая арабские слова. Пока братья Бармаки переговаривались, посол прочистил горло и выпалил: — Великий Карл будет владеть кольцом Соломона каждый первый год из двух лет! А пользование сосудом огня передаёт Аарону, вождю аравитян, — лангобард задрал чёрную бороду.

Джафар поднял голову и переглянулся с отцом и братьями:

— Тогда каждый второй год Сулеймановым перстнем пусть владеет Харун ар-Рашид, халиф правоверных! Светильник же он передаст на то время румийцам и франкам. Пусть обмен происходит в этот день ежегодно.

— Пусть так! По христианскому календарю сегодня — месяц октябрь, тридцатый день, — заключил посол.

— Да свершится, — довольный Джафар откинулся на подушки.

Евтихий, не выдержав, покинул зал приёма.

Стражники-каранбийцы не пустили его далее третьей двери. Чужеземцам настрого запрещалось бродить по правительственным зданиям.

Какое-то время спустя, Евтихий всё ещё стоял у стены, созерцая арабески и ожидая, не выйдет ли кто-либо из франкского посольства. Нарушая церемонии и правила, первым из зала приёмов выскочил переводчик Ицхак. Ицхак сжимал губы и сдерживал на глазах слёзы. На Евтихия он даже и не взглянул.

Вечером, в гостинице, Ицхак съехал от него в другую комнату.

33

«На реках Вавилонских сидели мы и плакали, вспоминая о родном доме. Повесили мы на сук наши арфы, а нам говорят: „Спойте! Спойте из радостных песен вашего народа!“ — Как же нам петь? Если я позабуду тебя, мой опустошённый город, то прилипни язык к моей гортани, отсохни рука. Слушай, опустошитель! Придёт и на тебя другой сильный! Придёт, чтобы и твоих младенцев размозжить о камень».

В покоях у Мусы встречали Евтихия как дорогого гостя. Невольники и невольницы спешили подложить румийцу атласные подушки и парчовые валики. Рабыни подносили сладости и ароматную воду. Муса Бармак радушно посмеивался:

— Знаю, мой друг, знаю, — он потирал руки, — Евтихий, ты заслужил награду. Самую большую награду!

— Самой большой наградой, — Евтихий устало прижал к сердцу ладони, — было бы для меня доиграть с тобою, друг, начатую игру в шахматы!

Костяные шахматные фигурки заманчиво переливались в углу комнаты.

— Сегодня же — день наград, — согласился Муса. Он хлопнул в ладоши, рабы бесшумно утекли из комнаты, последняя пара невольников успела поднести поближе шахматный столик. — Сегодня великий день, — повторил Муса, — день величайших событий.

— Тридцать первое октября, — Евтихий подытожил с прохладцей.

Шахматы казались тёплыми на ощупь. На их точёных поверхностях лежали пятнышки света. Евтихий по памяти расставил отложенную игру, с мгновение медля над каждой фигурой.

— Ты никогда ни о чём не забываешь, друг? — Муса был сердечен и искренен в своём удивлении.