Максим Форост - Вперед, государь!

— А можно попросить чего угодно! — не вытерпела Бедр аль-Будур, она подглядывала из-за занавески. — Как тебе целый дворец, Фатима? С изумрудными решётками и нефритовыми колоннами!

— И дворец был пустой! Гробница. Снаружи разукрашенный, а внутри — кости мёртвые. Всё пусто, когда духа нет! Бедр аль-Будур, а Бедр аль-Будур, — позвала дважды. — Проси мужа, пусть требует у светильника светлого духа. Дух как птица реет, где хочет! Проси птицу. Нет, не птицу, хотя бы яичко рухх-птицы!…

Джафар призывно захлопал в ладоши:

— Ибрахим! Наша Фатима устала — вели поскорей наградить её и накормить досыта!

Фатиму ухватили под руки, аль-Фадл вдогонку рявкнул на Ибрахима, умеряя ретивость. Муса Бармак сам подскочил к Фатиме, оттолкнул грубого начальника стражи и ухватил старуху за плечи, что-то ласково говоря ей.

Старуха полуобернулась на Евтихия.

Показалось, что отшельница поманила его пальцем. Евтихий оказался с ней рядом. Чтобы Фатиму не затолкали, он поддержал её за спину. Муса Бармак, суетясь, размахивал руками и напирал, вытесняя к двери их обоих.

— В твоём доме сегодня беда… — услышал от старухи румиец.

— Что? — Евтихий наклонился к самой её парандже.

— Дома случилась беда, — повторила. — С этого дня твой дом будет всё меньше и меньше. Одно царство, потом крохотная страна, потом один город…

— До каких пределов? — выдохнул Евтихий, ловя каждое слово.

— До одного квартала фонарщиков-греков в чужой роскошной столице…

Вокруг ощутимо задрожал воздух, донёсся гул, поначалу едва слышный.

— Что это? — Муса выпустил плечо Фатимы.

— Это? — не понял Евтихий.

— Запах… Как в михне, когда идёт дознание.

В комнатах пахло калёным железом. Евтихий обернулся, выпустив спину Фатимы. В углу комнаты — это было шагах в десяти от дверного проёма — на коленках сидел Али ад-Дин и яростно натирал светильник. От его стенок накалялся и гудел воздух, а над горлышком взвивались язычки то ли огня, то ли яркого свечения.

— Али! — завизжала, выскакивая с женской половины, Бедр аль-Будур. За её спиной с причитанием кричала мачеха Ситт-Зубейда.

Что-то оглушительно охнуло — точно лопнул, не дозвонив, медный колокол. Взметнулись изодранные подушки, клочья копры и хлопка, вздыбились волнами ковры. Али выбросило из комнаты прямо в двери. Ошалев то ли от боли, то ли от страха, он лицом зарылся в хиджаб Фатимы, вопя и отмахиваясь руками.

— Перстень! — взвился вопль Ибрахима. — Шиитка крадёт у него Сулейманов перстень!

Евтихий заслонял Фатиму со спины, Муса, растерявшись, метался в дверях, аль-Фадл силился оттеснить Евтихия или оторвать от Фатимы мальчишку. Позади всех захлёбывалась слезами Бедр аль-Будур.

— Бей же! — растянувшись на изодранных коврах, в панике закричал Йахъя ибн Халид. — Ибрахим, бей её!

Ибрахим дважды ударил Фатиму ножом, чудом не заколов и Али. Тело в парандже и хиджабе обмякло. Евтихий подхватил Фатиму под руки.

— Что? Как же это? — подскочил Муса аль-Бармаки. Евтихий отбросил с Фатимы паранджу, прижал руки к её сонной артерии.

— Мертва, — сообщил коротко.

— Как? Что же это?

— Уж ты-то выкрутишься, — прошептал Евтихий. — Солжёшь, что это брат магрибинца убил отшельницу и переоделся в её паранджу.

— При чём тут твоя старуха! — Муса держал в ладонях две половинки лопнувшего светильника. — Это, вот это — что?

Стоял запах жжёного масла и калёного железа. В комнате тихо хныкала забытая девчонка — Бедр аль-Будур. Служанки и рабыни суетились над Ситт-Зубейдой, женой халифа, ахали и давали ей дышать нюхательной солью. В стороне от всех сжался на корточках и стучал зубами Али ад-Дин. Джафар Бармак бесцельно катал по полу рассыпанные шахматные фигуры… Йахъя ибн Халид уже поднялся и вытирал сорванной чалмой лицо, он тяжело дышал, распахивал на себе джуббу, и аль-Фадл торопился вывести его из душной комнаты.

Джафар вдруг поднял голову от разбросанных шахмат и потянулся к Али:

— Дай, пожалуйста, — попросил фальшиво, неискренне.

Али, всхлипнув, стянул с большого пальца перстень и отдал Джафару. Перстень сгодился визирю лишь на мизинец.

— Это — ты, — запнулся Муса Бармак, показывая рукой на румийца. — Это — ты позвал сюда Фатиму. Ах ты, — он выдохнул. — Вон ты как… Ход слоном наискось, через головы фигур. Вон ты как… Рухх-птица, шахматная ладья. Причём здесь птица-рухх?! — Муса выкрикнул.

— Думай, — с желчью велел Евтихий, сузив глаза и сжав в ниточку губы.

— Дух реет, где хочет… — мучился Муса. — Крылья над ойкуменой… Рухх — это целый мир, так, да? Эй, расследователь шайтанских вер?!

Евтихий ворохнул ногой разорванные валики и подушки. Одна половинка расколотой лампы упала и, кружась, зазвенела.

— Рухх — это сказочная птица-небосвод. Мальчишка запросил её яйцо. То есть целый мир под небом со всем богатством всех стран и времён.

— Как… но с этим как быть? — Муса держал вторую половинку светильника. Остатки масла текли ему на одежду. Он вытирал лицо, размазывая масло по бороде и вороту.

Евтихий равнодушно пожал одним плечом:

— Никак. Запись на огне исчезла. Нельзя всё прошлое и будущее мира вместить в один день. Нельзя в одном рассказе из «Тысячи повестей» повторить целиком всю книгу. Я же говорил тебе: это вечный шах, но ты не слушал!

Муса резко выдохнул, но пока сдержался. Евтихий помолчал и, наконец, посоветовал:

— В отчете халифу напиши, что служащие лампе джинны оскорбились за птицу-рухх и унесли светильник с собой.

Али сжался в своём углу в комок. Скоро пришли невольницы и увели Бедр аль-Будур с собой. Девчонка на прощание оглянулась.

Джафар Бармак судорожно сжимал в кулаке перстень Соломона.

— Хам зэ йаавор, это тоже пройдёт, — утешил его Евтихий на иврите и на персидском. — Прости, Муса, но я уйду. На душе неспокойно. Что-то плохое стряслось на моей родине.

35

«…перед свергнутой им Ириной Никифор оправдывался «с обыкновенной своей личиной притворной доброты,… что против своей воли был возведён на престол, которого не желал». Он советовал Ирине сохранять спокойствие и «не скрывать от него никаких царских сокровищ», как это случалось в дни прежнего её заточения. Боголюбивая царица говорила: «Причину моего падения… приписываю себе и своим согрешениям», а слухи о тебе до меня доходили, «и я могла бы убить тебя», но не верила слухам, а теперь сама «прошу тебя пощадить мою слабость…»

Никифор повелел немедленно сослать её. «А в это время послы Карла ещё находились в городе и были свидетелями всех событий»…»

Муса аль-Бармаки разбудил его посреди ночи. Евтихий вскочил от грохота дверей, он спал одетый — после происшедшего с лампой он был готов к аресту и заточению без суда. Муса со стражниками ворвался в гостиницу.