Максим Форост - Вперед, государь!

— У нас говорят: острого шила в котомке не спрячешь. Ладно! — Евтихий позволил себе вздохнуть и рассмеяться. — Друг Муса, ты не позовёшь меня вечером на семейный праздник у юного зятя халифа?

Муса аль-Бармаки великодушно закивал, разводя руки в стороны:

— Конечно, не позову — зачем же звать? Желанного гостя ожидают всем сердцем, а он чует и приходит сам. Ждём тебя, друг!

— Спасибо, друг.

— Сегодня великий день!

— Обычный. Тридцать первое октября.

Евтихий прижал к груди ладони и вышел. Муса Бармак зачем-то покачал головой ему вслед. Сбитые шахматные ферзи — чёрный визирь и белая императрица — остались лежать на ковре. Ими уже принялась играть гладкошёрстая египетская кошка.

34

«…802 год. «В сём году 31 числа октября месяца… в четвёртом часу ночи на вторник, Никифор, патриций и логофет, употребил тиранскую власть против благочестивейшей царицы Ирины». Никифору содействовал «Никита, патриций и начальник военных корпусов», а с ним и иные патриции и квесторы. «Внезапной ложью» они уверили «некоторых начальников войска», будто «посланы самой царицей провозгласить царём Никифора», поскольку больную Ирину царедворец-евнух Аэций якобы принуждает объявить царём его брата. «Те же патриции пошли к великому дворцу», разослали по городу людей, «до полуночи объявили о провозглашении нового царя» и поставили стражу вокруг царицыного дворца. «Поутру послали за нею и заключили её… потом отправились в великую церковь для коронования злодея».

«Все роптали на содеянное, проклинали коронующего и коронуемого» и удивлялись, как Бог попустил, «чтобы свинопас лишил престола ту, которая подвизалась за православную веру». Плакали те, «которые опытом (уже) узнали злое сердце тирана». Тотчас «произошла неестественная перемена в воздухе» и установился «несносный холод в осеннее время»…»

Вечером того дня в комнатах дворца Бармакидов пирующим услаждали слух песни рабынь и невольников. Что-то пронзительно печальное, неуловимо тревожное звенело в самом воздухе, когда пальцы рабынь касались струн чангов и кавузов.

У певца, юноши-невольника, дважды прерывался голос, и лишь по щедротам Джафара ибн Йахъи он получил свою горсть остывшего плова.

Старый медный светильник лежал под рукою Мусы Бармака. Йахъя ибн Халид брезгливо морщился. Он выражал неудовольствие, что Джафар аль-Бармаки окружил вниманием Али ад-Дина и подливал ему в чашку вина. Юный Али захмелел, но старательно веселился, показывая Джафару перстень царя Сулеймана.

За полупрозрачной занавеской сидели женщины — Зубейда, Бедр аль-Будур и невольницы. Были видны их очертания, и слышался недовольный голосок дочки халифа да покровительственный смех её мачехи.

Джафар щёлкнул пальцами, призывая к вниманию:

— Бедр аль-Будур, — Джафар был слегка навеселе, — Бедр аль-Будур захотела развлечься. Ей хочется посмотреть на дервиша!

Певцы затихли, кавуз за занавеской пронзительно тренькнул и смолк. Аль-Фадл тревожно оглянулся на дверь и сделал знак начальнику стражи Ибрахиму.

— Об этом дервише говорит весь Багдад. Это — Фатима, женщина-дервиш. Ибрахим, впусти её — Ситт-Зубейда разрешила.

Аль-Фадл сдержанно кивнул, и Ибрахим скрылся за дверью. Муса Бармак умиротворённо сказал, чтобы все слышали:

— Пусть, пусть войдёт! Фатима — шиитка, а халифу нужна лояльность подданных-шиитов.

— У халифа и юный зять — шиит, — сдержанно напомнил аль-Фадл. В комнату вошла Фатима, и аль-Фадл замолчал.

Войдя, отшельница остановилась и, как показалось, на короткий миг задержала глаза на Евтихии. Наверное, она и в правду заметила его сквозь частую паранджу, покрытую синим домотканым хиджабом. Из-под хиджаба высунулась рука с фисташковыми чётками.

— Ты угощайся, благочестивая Фатима, — засуетился визирь Джафар. Фатима повернулась и молча ушла на женскую половину комнаты. Джафар отчего-то перевёл дух с облегчением.

Сквозь занавеску по очертаниям фигур и теней было видно, как Фатима откинула паранджу. Бедр аль-Будур тихонько ойкнула. Старуха приблизилась к Ситт-Зубейде и, кажется, сунула ей чётки для поцелуя.

— As-salam aalaykum warahmatu Llah , о царица, — голос старухи резанул слух. — Мудрая, властная, — протянула она про Зубейду, — а молишь Аллаха о власти для сына. Э-эх, глупая женщина… Будет же, будет ему меч халифа! Молила бы лучше Аллаха о его счастье.

Муса аль-Бармаки зачем-то покосился на Евтихия. Румиец смотрел перед собой в пол и хранил молчание. За занавеской Фатима отошла к Бедр аль-Будур и коснулась её — может быть, поцеловала в голову, но через занавес было неотчётливо видно.

— Совсем юная, ты счастли-ивая, — протянула. — Не-ет, царицей не станешь. Сыта будешь, одета, здорова! В богатом гареме с садами жить будешь… Хвала Аллаху!

Фатима, опустив на лицо паранджу, вышла. Джафар распорядился, и рабы поспешили подать ей подушки, но старуха не села. Её чётки звонко щёлкали в тишине. Лицо старого Йахъи ибн Халида покрылось испариной.

— Послушай-ка! Фатима! — Джафар затеял развлечь собравшихся. — А вот у юного Али голова от вина разболелась. Фатима, ты же — целительница, пойди, полечи его!

Старуха обернулась, выпростала из-под хиджаба обе руки и вдруг цепко ухватила за голову самого Джафара.

— Болит! — зычно всем объявила. — Сильно болит! Отвалится, — брезгливо сказала и отошла, чтобы также ухватить за голову аль-Фадла и Йахъю ибн Халида. — Болит и тут болит, — подтвердила и подошла к Мусе.

Муса Бармак, поколебавшись, сам обнажил и склонил голову, но Фатима, потоптавшись, качнула туда-сюда чётками и прошла мимо. Вернулась к Али, погладила ему лоб и вдруг дала подзатыльник. Али ад-Дин ойкнул.

— Не болит, — проворчала старуха. — Прошла уже!

— Ой, правда прошла… — Али растеряно пощупал голову и похлопал глазами.

Джафар Бармак старательно через силу рассмеялся:

— Руки благочестивой Фатимы — чудеснейшие после рук Аллаха!

— Это — shirk! — возмутился Ибрахим. — Shirk, многобожие…

— А и головы-то себе вылечить не можете, — Фатима неожиданно всех укорила. — Чужие дома лампой с места на место таскаете, а самим себе помочь не умеете. Кому она нужна — ваша лампа-то? И-и-эх! — пристыдила. — Ни вылечить, ни научить, ни утешить.

Али ад-Дин растерянно подтащил светильник поближе, пока Фатима топталась и дребезжала чётками. Аль-Фадл Бармак закрутил головой на мощной и мускулистой шее:

— Напрасно ты так, благочестивая, напрасно! — сурово прогремел басом. — Уже завтра Бармакиды будут раздавать багдадцам хлеб и одежды. Не ропщи, добрая женщина, не ропщи! — пригрозил аль-Фадл.