Максим Форост - Вперед, государь!

— Собирайся! Пойди, румиец, посмотри, что ты наделал!

Евтихий позволил вывести себя в город. Немедленно бросать его в зиндан Бармак не собирался — слишком для этого был встревожен. Он нервно показал рукой за реку. На западном берегу в окнах дворцов то здесь, то там вспыхивали и гасли огни. По словам Мусы, от Сулейманова перстня и от расколотой лампы по комнатам дворцов метались всю ночь джинны.

— Джинны? — не поверил Евтихий.

— Люди во дворцах не спят, боятся выпущенных духов, — скороговоркой передавал Муса. Из обрывков его слов выходило, что, начиная с заката солнца, гулямам и невольникам стали мерещиться видения, а в серебряных зеркалах возникали и двигались картины города Константинополя. От перстня на руке Джафара шёл слабеющий с каждым часом свет, а невольницы в гареме бредили, пересказывая чьи-то слова, но в бреду говорили только по-эллински.

— Кто-нибудь смог перевести? — Евтихий берёг хладнокровие.

— Ицхака, вашего еврея, водят сейчас из комнаты в комнату, — сообщил Бармак. — Приводили багдадских христиан, но все они оказались сирийцами и по-эллински почти не понимают.

— Джафар здоров? — остановил Евтихий.

— Перстень его на руке даже не жжётся. Голоса и картины в зеркалах час от часа слабеют.

— У кольца иссякает energia, как это… действие, — волнуясь, Евтихий забывал персидские слова. — Скоро всё прекратится.

На набережной Евтихий остановился. Спускаться к лодочному мосту он не спешил. Бармак осветил его лицо факелом.

— Дальше я не пойду, Моисей, — на греческий лад обратился Евтихий. — Я там не нужен. Скажи, что видится в зеркалах? Вернее… что произошло в Константинополе? — он сжал, позволил себе сжать руки и этим выдал своё волнение.

— А происходит то, что ты устроил, румиец, — качнул факелом Бармакид. — В твоём городе на глазах у послов твоего Карла свергли твою царицу. А мы не можем этому воспрепятствовать, поскольку светильник твоими стараниями расколот.

— Она жива?

Муса вдосталь потянул время, мстительно наслаждаясь и покачивая факелом. Бармакид вполне удостоверился, что Евтихий тоже способен тревожиться и с болью дожидаться ответа.

— Я спрашиваю: мой верный император Ирина жива ли? — Евтихий ухватил Бармака за отворот джуббы. Бармак кивнул и пожал плечами. — Кто её сверг? Аэций, её управляющий евнух?

— Нет, — усмехнулся Муса, — евнух Аэций смещён. Новый император — Никифор, бывший казначей двора.

— Слава Богу! — Евтихий выпустил джуббу Бармака. — Слава Богу, что на этот раз у власти окажется не легионер или гвардеец, а светский чиновник, — неожиданно сказал он пополам с горем.

— Напротив, — смерил его взглядом Бармак. — С Никифором заодно начальник армейских школ, столичная гвардия и все военные корпуса города.

Евтихий плотнее запахнулся в гиматий. В темноте, в сполохах факела выражение его лица осталось для аль-Бармаки непонятным.

— Ты видел мерзкое бабье лицо Никифора? — вдруг спросил он.

— Оно с полчаса стояло в серебряном зеркале, пока Никифор о чём-то говорил с царицей. Он лицемерно плакался.

— О да, он слезлив, — Евтихий сжал зубы. — Всякому известно, что от слёз у него пухнет лицо, он злится, а от злости слезит ещё больше 29 29 Подлинная черта Никифора, описанная Феофаном Византийцем. . Что с Ириной? — повторил он.

— Ссылка. На днях её повезут на остров Лесбос.

— Подлость. Какая подлость, — Евтихий отвернулся. — По морю, больную, в ноябре месяце, когда сквозят ветры…

Муса Бармак опустил факел, и тени метнулись вдоль набережной.

— А мы могли спасти её, румиец! — аль-Бармаки почти прошипел в спину Евтихию. — Да, браком с Великим Карлом, слиянием ваших империй, уступкой земель Риму и Халифату. Что — велика цена за жизнь святой царицы? Да неужели мы, Бармакиды, допустили бы переворот, будь у нас чудотворный огонь Вахрама!

Евтихий молчал.

В верхних окнах дворцов гасли сполохи. Соломонов перстень слабел. С лязгом приоткрылись на том берегу дворцовые ворота, и из ворот выскочил всадник. Муса Бармак всматривался и мрачнел, узнавая Джафара. Визирь во весь опор мчался к городским воротам.

— Здоров ли Джафар? — глухо повторил Евтихий.

— Возвращается халиф… — решился сообщить Муса. — В ночь прискакал от него вестник. Харун ар-Рашид — в нескольких днях пути. Что мне теперь делать? — Муса горестно и как-то покорно вздохнул.

— Ты, верно, хочешь спросить, — жёстко поправил Евтихий, — что сделает с тобою халиф?

— В Святой Мекке халиф велел Джафарову воспитаннику аль-Мамуну встать на колени и присягнуть в верности сыну Зубейды аль-Амину. Аль-Амин — наш будущий халиф, а его мать Зубейда нас ненавидит.

Евтихий позволил себе сочувственно покивать Бармакиду.

— Твой брат понёсся загодя встретить будущего повелителя?

Бармак болезненно скривился. В свете огня Евтихий увидел, что у Мусы набрякли веки как после тревожной бессонницы.

— Что с тобой, друг? — спросил он, спросил коротко и вполне искренне.

— Мне нечего ответить халифу, — признался Муса. — Он спросит о светильнике, о Джафаре, о глупой его свадьбе с Бедр аль-Будур, о переговорах с Карлом.

Евтихий понимающе сцепил на груди руки.

— Мне нечего сказать послам франков, — раскаивался Муса. — Брат наобещал им какие-то иерусалимские льготы для вашего римского первосвященника.

— Не страшно. Пошлёшь королю Карлу диковинных животных для зверинца. С него довольно! — не сдержался Евтихий.

— Румиец… Ты уже дважды спросил о здоровье Джафара. Зачем?

— Перстень Соломона, — Евтихий невольно посмотрел через реку на Багдадские дворцы. — Перстень Соломона пробуждается на руке у тех, кто стоит рядом со смертью. — Здания успели потонуть в темноте, и лишь кое-где под ними мелькали факелы стражи. — Скажи ему, пусть Джафар выбросит это кольцо. Зачем хранить?

— Молись за него, румиец, — потребовал Муса. — Ты — эллин и молишься по-римски?

— Я — римлянин и молюсь по-гречески.

— Но ты разговариваешь и по-римски. Как по-римски вы зовёте священников?

Евтихий помолчал и осторожно перевёл:

— Avva или abba, то есть «отец». Это abu на арабском. «Отец abbat» — так говорят в Риме.

— Abu-l-Abbas , — с трудом повторил Муса. — Похоже на имя первого аббасидского халифа… Слушай меня, Евтихий! Пора тебе уезжать. Всем вашим — пора, румиец, всем вашим!

В тишине над рекой послышалось, как вдали стукнули городские ворота. Стража среди ночи открыла их, чтобы выпустить визиря.

Джафар аль-Бармаки, визирь из рода Бармакидов, мчался к двадцать третьему халифу пророка на встречу, которая могла стать для него последней…

36

«…в европейских источниках IX века утверждается, что посольство Великого Карла добилось от Харуна ар-Рашида неких особых льгот для римского папы…»