Максим Форост - Вперед, государь!

Но разве расскажешь всё это Генке, едва знакомому таксисту, почти прохожему? Валера нехотя попробовал. Таксисту не привыкать слушать чужие истории. Поймёт ли? Генка, к удивлению Валеры, понял. Он только наивно расширял глаза да порой взглядывал на Зою, будто пытался узнать. Валера вздохнул. Он, наконец, смог взять трубку, позвонить в университет и передать, что просит отменить лекции.

Заря висела над городом. Закат был нестерпимо ясен и невыносимо чист. Редкие клочки облаков над пустырями и улицами горели всеми оттенками алого и оранжевого. Волны закатного света заливали крыши домов и окна.

— Закат-то какой сегодня, Зоя! — в упоении Валера настежь распахнул окна лоджии. Занавески оранжево колыхнулись: словно слились с зарёй. Зоя, его прекрасная Зоя снова была с ним, такая же, как вчера в музыке «Кривой луны» и в шуме мотора такси. Обаятельная, ранимая, совершенная в движениях и речи, давно — целую жизнь! — знакомая. Пусть для неё нет «вчера», зато есть «сегодня», и она теперь знает, как Валера любит её, пусть!

Валера нёс какую-то чушь про зори и закаты, про безумие вдохновенных поэтов. Что-то подобное он, порою увлекаясь, начинал нести своим студентам:

— Заря! Казалось бы, всего-навсего рассеяние света. В толще атмосферы, в частичках городской пыли короткие волны света рассеиваются, а остаются одни длинные, красные. Никакой поэзии — что сегодня, что столетие назад!…

Тут же, на пороге лоджии, в раздумье дергая занавеску, стоял Генка. Таксист не уехал, даже когда Зоя поправилась. Теперь он ловил лицом закат и отрешенно разглядывал Зою, хмурясь и будто силясь что-то припомнить.

— …Но что происходит, Зоя: какой-то вулкан Мартиника в Тихом океане выбрасывает тонны пыли, а возбуждённые поэты глядят под Москвой на сумасшедшие алые закаты и бредят. Вот вам и поэзия! А ведь они были влюблены в эти закаты, в свои стихи, в свои фантазии.

Зоя лучилась светом. Сияла её улыбка, а закат запутался в её волосах и окрасил их красно-огненным бликом.

— Я помню, помню, о чем ты, Валера, — как упоительно звонок её голос! — Так в Серебряном Колодце…

— Ах, да! — не удержался Валера. — Этот Серебряный Колодезь!

С дверным звонком и стуком, с отворившейся дверью в квартиру ворвался Доктор… Валера так и прозвал на всю жизнь этого человека — Доктор. Крепкий, поджарый, лысоватый, в очках, очень уверенный и напористый. Отталкивая Валеру и Генку, он кинулся через всю квартиру к открытой лоджии.

— Зоя! — выкрикнул он. — Зоя у вас?!

Девушка быстро оглянулась на Доктора, глаза напряжённо остановились.

— Зоя! Ты меня помнишь? Я же твой друг, Зоя. Мы немедленно едем.

— Помню… — в голосе Зои поплыло сомнение, но желание вспомнить пересилило. Валера вмешался:

— Никуда она не поедет. Вы кто? Она вас не помнит. Её воспоминания — наведённые.

— Ах, всё-таки так…

И Доктор спасовал. Если бы он быстро увел её за руку, всё стало бы по-другому. А он спасовал. Стал с ними разговаривать:

— Ты так быстро всё понял? Что они наведённые… — голос у Доктора неприятный, а тон — резкий, грубый: — Во сколько ты её привез? Где вчера встретил?

— В ночном клубе, в «Кривой луне».

— Мерзкий кабак! Что её туда тянет? Я искал вас по сводке катастроф. Она спасла вас от аварии? Так?

— У неё с утра был шок или амнезия… — начал Валера.

— Утром ты разговаривал с ней?! — вскинулся Доктор. — Я спрашиваю — разговаривал, долго, отчётливо, развёрнутыми фразами? Или как псих носился — ой, что это, что это?

Валера опешил. Сказал бы он хоть слово, Доктор, глядишь бы, и не выдохнул всё как одной фразой:

— Не шок это и не амнезия, при амнезии теряют одну память, но не язык и не привычки, это я как врач говорю, а она теряет саму личность, речь, базовые понятия. Я не знаю, не знаю, как это происходит, но днём она слышит чужую речь и улавливает смысл слов и понятий неведомо каким образом! А за ночь впечатления исчезнут, личность снова сотрётся, и это ежесуточный замкнутый цикл, механизма которого я не понимаю. Рядом всегда должен быть кто-то, кто сообщал бы ей, как её зовут, как ей жить и ориентироваться, и если я… или вы… — Доктор умолк, когда кончилось дыхание.

— Но это же, — шепчет Валера, — это как смерть.

«Зоя», — в сердце у Валеры что-то перевернулось. Зоя стояла на фоне дотлевающей, гаснущей зари. Такая ранимая у неё улыбка, такая слабая и беспомощная рука, неловко поднятая к груди или к плечу.

— Она никуда, никуда не поедет, — он так решил.

С того дня и впредь каждое утро начиналось Пробуждением. Валерий, мягко касаясь плеча или щеки Зои, будил её. Будил, чтобы серые и чистые глаза Зои ни минуты не глядели в потолок с мёртвой бессмысленностью.

— Уже утро, Зоя. Новый добрый день! Ты — Зоя, я — Валерий. Я — друг, я люблю тебя. Вчера ты сказала мне, что и ты меня любишь. Правда? Пробуждайся, Зоя! Твои прекрасные руки и ноги хотят радоваться жизни.

Так говорил с ней Валера-внешний, тот самый, что ещё умеет делать глупости и забредать по вечерам в пошлый клуб «Кривая луна». При этом Валерий-внутренний, который сидит в глубине рассудка, подсчитывал, сколько главных человеческих понятий уже названо: любовь, жизнь, радость, друг, утро, руки, ноги, вставать, говорить…

Сознание панически кричало: «Люди не обучаются с такой скоростью!» Сколько лет требуется младенцу, чтобы, научившись говорить, воспринять всё то же самое? Два года, три, пять, семь…

Как-то, шутя, Валерий назвал Зою «Леди Совершенством» и «Красотой Ненаглядной». Зоя задержала дыхание и вслушалась, улавливая, наверное, некий особенный комплекс понятий. Воодушевлённый, Валерий принялся зачем-то рассказывать Зое всё, что читает студентам о красоте и искусстве. Зоя, не отрывая взгляда, слушала, а подрагивающие ресницы выдавали заинтересованность. На следующее утро Валера попробовал повторить, но её интерес мгновенно пропал. Взгляд сделался серым, невзрачным, остановившимся.

По словам Доктора, перед рассветом, часам к четырем утра, Зоя близка рассудком к новорожденному младенцу. К полудню её сознание и психика быстро догоняют сознание зрелого человека. «А уже на закате, — признался Доктор, — да при хорошей заре она иногда мыслит такими параллелями и образными ассоциациями, что это часто похоже на предвидение».

Валере показалось, что Доктор боится Зои и предпочел бы, чтобы она вписалась, наконец, в психологические тесты или, на худой конец, в схемы диагноза.

— Вот вы — лично вы, — как-то раз без обиняков бросил Доктор. — Вы — кто? Что она в вас увидела — там, в «Кривой-то луне»?

— Преподаю ИЧК, — отрезал Валерий. — Историю человеческой культуры.

— Ах, всё-таки «мир искусства», — не глядя на него, выдохнул Доктор. — Был такой журнал у русских символистов, впрочем, вы в курсе… А Геннадий?