Максим Форост - Вперед, государь!

— Понимаю.

Они дошли. Возле западных ворот на шестах чернели отрубленные головы.

— Понимаю, — повторил Отелло. — Если бы мой мир был моим будущим, я бы тоже утопился. Но Пьеро велел никогда не печалиться.

— Удаётся?

Полковник пожал плечами.

За столиком в Доме офицеров, когда на скатёрке одни шпроты и водка, Вягин втолковывал Суреняну:

— Верь моему опыту, полковник. Ты жизни не знаешь, а я москвичек изучил вдоль и поперёк. Вся их диспозиция — как на ладони.

— Да понимаю, я всё понимаю, — Суренян не поднимал головы.

— А тут вообще дочка сенатора — вообрази, какие у неё запросы! Главное иметь кошелёк, набитый деньгами. Слышь, я знаю одного человечка, Родригеса, Родьку — смешной такой, всё косит под латиноса…

— Короче, Вягин, короче, — Отелло нервничает, чего-то ждёт, не находит себе места.

— Короче, денег он даст, реально даст. Он — палаточник. Ему только надо устроить пропуск в Дом офицеров…

И здесь, перебивая их, заставляя вздрогнуть и замолчать на полуслове, у Суреняна оживает мобильник. Он вскакивает, подносит телефон к уху.

Из трубки раздаётся:

— Мой генерал? — весёлый голосок Дезди Бугримовой.

— Да, я иду. Конечно, иду, Дезди-джан, я уже вышел. Иду! — торопится и суетится полковник. Не прощаясь, Суренян выбегает, а Вягин остаётся один.

Вягин долго-долго глядит в спину полковнику и думает о своём. Смешной это человек — Суренян. Связей не ценит — как дожил до полковника?

Хорошо, просьбу Вягина он не забыл: устроил желанный пропуск Родригесу. Косильцев тот сразу разглядел в Родьке нужного человека. Вот, сидит с ними в Доме офицеров да угощает обоих. А Вягин поучает Родригеса, советует ему наставительно:

— Ты бы, Родька, спонсировал нашего полковника-то. Верь мне, тут диспозиция как на ладони: станет генералом — заплатит. Тут главное кошелёк, набитый деньгами.

— Э, так дела не делают, — Родригес роняет слова через губу, а сам высматривает по сторонам. — Видишь ли, я этих хачиков берегусь до смерти. Ну их! Не угодишь — бизнес сожгут.

— Боишься? — цепко держит его Вягин. — А кстати правильно, бойся. У Суреняна, знаешь, братик был, так его миной на куски порвало. А он хоть бы покачнулся, хоть бы слезу уронил. Страшен он, уж я-то видел его в деле.

— Послушайте, — влез Косильцев, — мне больше не наливать. Мне пить нельзя. Я, выпив, дурею, руки распускаю.

— Молчи, майор, — Вягин хлопнул его по спине. — Ты не был там, где был я. Поэтому молчи.

Тут Родригес вытянулся, потому как из гостиничных номеров спускался Суренян. Родригес первым его заметил.

— Что это значит? Ты там не был, — Косильцев скривил губы. — Не был… Вот в Академии Генштаба… Нет, при чём тут Академия? Вот я служил в Харбине — а я там служил…

— Молчи, академик, молчи, — Вягин проследил, куда смотрит Родригес. — Па-алковник Суренян! — вскочил ему навстречу. — На-на-на, это хрустящие тебе от Родьки-Родригеса, как я обещал, — он совал полковнику смятые бумажки.

А сам этот Родька поднялся и повернулся спиной. Будто закуривал. Прятал лицо. Спина у него была прямая и ровная. Как у аристократа, на часок зашедшего к простым смертным.

— Отстань. Не надо, Вягин, — отказывался Суренян. — Да кому это нужно!

— Надо-надо, — частит ему Вягин. — Деньги — всегда надо. По своей жене сужу, уйдёт ведь сука туда, откуда деньгами поманят.

Но тут опять настойчиво и весело, требовательно и радостно голосит телефон. Полковник хватает мобильник, Вягин уверенно суёт ему в карман деньги, Суренян морщится и отворачивается. Вягин удовлетворёно кивает, а трубка уже заливается:

— Мой генерал?

— Да, люблю тебя, Дезди-джан, ласточка, — говорит ей полковник на родном языке, чтобы остальные не поняли. И тут же машинально по-русски: — Да, ласточка.

И уходит.

— Ла-аста-ачка, — тянет вслед Вягин, разводя руками.

Родригес только тут оборачивается и снова садится.

— С кем это, кто ласточка? — осоловев, пытается понять Косильцев. — Бугримова, что ль?

Вягин кивает и, закатывая глаза, поднимает брови.

— Взбалмошная девчонка, — заключает Косильцев. — Отец её избаловал, а теперь… плачется.

— Ну-ка, вот здесь поподробнее, — оживляется Вягин.

Подробности… Кому важны подробности? Орут воробьи в городском парке, парк примыкает к Дому офицеров — военному объекту. А у систем ПВО в парке убрана маскировочная сетка. Тревожно. Цветы сжаты в широкопалой руке Суреняна, прорези морщин бегут от крупного носа к углам его губ, искры преждевременной седины блестят на висках. Весна, затянувшаяся до середины календаря — всё не ко времени.

Суренян не замечает, что говорит сам с собою неуместным шекспировским слогом:

«…Зачем я ей? Моложе, красивее всегда себе найдёт… Вот если покорюсь течению весны, в которую не верю, тогда случится то, о чём и не мечтаю…»

— Любовь дожидаешься, па-алковник? — это Вягин, везде успевающий добряга Вягин.

Суренян не отвечает, досадливо мнёт цветы. Вягин понимающе усмехается. Вягин меняет тему:

— Слышал, в Генштаб тебя вызывали. Что, неужель подпишут, — он завистливо щурится, — погоны-то генеральские? — выдавливает через силу.

— Да, — роняет полковник. — Скоро туда. Назначение, — он односложен, но внезапно его прорывает: — Эх, Вягин-Вягин, душа не на месте, тревожно мне. Посмотри, это какой-то сон, сладкий бред, галлюцинация, — Суренян то глазами указывает на свой букет, то букетом обводит парк с воробьями и тюками маскировочной сетки. — Как после той травы, что мы курили в Тарках. Проснусь. Вот-вот это кончится, оборвётся. А тогда укрепрайоны, обстрелы, огонь — весь старый хаос окажется правдой. А это всё — сном.

Отелло резко умолк, досадуя на откровенность. А Вягин промолчал — спасибо ему, что не теребит, не терзает душу, добряга Вягин. Он о другом спросил:

— Меня-то не забудешь, Суренян? Столько прошли вместе! Тебе меньше округа не дадут, гадом буду. Начнёшь окружной штаб формировать, так и меня определи…

— Дезди-джан!

Отелло не дослушивает, потому что возле парка останавливается авто и выходит Дезди. Водитель, выскочив, любезно берёт ей под козырёк. «А Дезди-джан привыкла общаться с военными, — замечает Отелло, — умеет принимать их знаки внимания».

— Кто это? Кто её подвёз, не Косильцев? — предательский южный акцент выползает из гортани и выдаёт волнение.

— Он, — вглядывается Вягин.

— Ах, ну да, — вздох облегчения, — у Дезди-джан конный клуб сегодня, майору по пути, он подвёз её, — сопоставляет Суренян.

— Все они тут на Москве… наездницы, — бормочет сквозь зубы Вягин.

Косильцев уезжает. Дезди Бугримова осматривается и ждёт.

— Не нравится мне это! — хрипло выдыхает кто-то из них, возможно, что оба вместе.

Не вспомнить уже, кто выдохнул эти слова первым — Вягин или Суренян. Не важно.