Максим Форост - Вперед, государь!

Позже — в другой день — на вечере у Бугримова были Суренян и Косильцев. Туда же приглашён Вягин. Косильцев не раз попадается на глаза, напоминая о себе:

— Полковник, честь имею, я служил в Харбине, являюсь слушателем Академии Генерального штаба. Я разрабатывал… принимал участие в разработке ряда операций. Включая ту, под Царёвым-Борисовым.

— Я понял, понял, — перебил полковник. — Честь имею.

— О, вот и Дезди к нам! — Косильцев тут же расшаркался: — Ах, вот кто у нас главнокомандующий!

Остужая, Дезди наградила его сдержанной улыбочкой:

— Холодно, майор, холодно. По кадровым вопросам не ко мне — это в Генштаб или к государю. Отелло Робертович!

Светские львы и львицы заинтригованно обернулись.

— Отелло Робертович, ну, вы же служили в Тарках! Что там было? — расспрашивала Дезди, а Суренян пожимал плечами. — Вы были под Баязетом, я знаю, — подсказывала она. — А ещё на Кипре и Родосе — про Кипрско-Родосскую операцию столько писали!

— А это правда, что все турки живут с жёнами по временным бракам? — изнемогла от любопытства одна светская львица.

— Все турки мне не докладывали, — бросил Суренян в раздражении.

— Господа! Отелло Робертович — святой человек, — Дезди-джан сгладила ситуацию. — Он столько пережил, столько…

— Прекратите, — Суреняну не по себе. — Я точно нахожусь в чужой жизни. Здесь, — добавил потише, — всё не моё. Понимаете?

В сенаторской квартире лестница на второй этаж обвивала колонну. За колонной, малое время спустя, стояли Отелло Суренян и Дезди Бугримова.

— Дезди-джан, ласточка… Наверное, я счастлив. Нет, я слишком счастлив. А это не к добру, я знаю, — Отелло понижал голос, а ступени лестницы поскрипывали от чьих-то шагов.

— Что же вы говорите, полковник, — Дезди встряхивала чёлкой. — Так не бывает: счастья чересчур не бывает, оно или есть, или его нет.

— Я люблю, — Отелло не сводит с неё глаз. — Тебя люблю. А это не наяву. Это всё — сон, туман, бред, действие лекарств. Я даже знаю, каких, Дезди-джан, я всё ещё в госпитале, в коме, мне это снится. И вот беда: я проснусь. Тогда — любви нет, всё кончено. Вернётся тот хаос, из которого…

— Зачем ты так? — она в первый раз назвала его на «ты». — Не вернётся. Потому что никакого хаоса нет, а есть мы.

— Ласточка, пойми же, — Суренян, вжимаясь спиной в колонну, терзался. — Я — боевая единица. Я — это военный округ, укрепрайон, блокпосты, казарма.

— Я поеду туда, — перебила его, настойчиво сжав губы.

Здесь с лестницы сошёл гость с осанкой спустившегося к простым людям аристократа. Увидел Суреняна с Бугримовой, мотнул головой и тут же поднялся. Наверх, откуда спустился.

Немедленно возник сенатор Бугримов — желчный и задыхающийся. Даже галстук от духоты ослаблен:

— Полковник Суренян! У вас выключен личный телефон. Что происходит, я спрашиваю! — сенатор кипел.

Отелло щелчком свёл каблуки, вытянулся, замер, опустил по швам руки.

— Был звонок из министерства, полковник! — выдохнул Бугримов. — В шесть утра вам предписано быть на Набережной. Ожидается назначение от государя. За вами послано авто, вас отвезут в гостиницу Дома офицеров.

Сразу поблизости оказался Вягин, а с ним Косильцев. Косильцев напоминал:

— Так вот, я разрабатывал операции…

Окрик сенатора заглушил разговоры:

— Дезди-джан, останься! Ты мне нужна, — требовательно окликнул и увёл её вверх по лестнице.

Ещё с полминуты сверху долетали только обрывки:

— …позоришь себя!.. Он вдвое старше… Ему — на юг, он там и сгинет. А ты?

— Да, отец.

— В глаза мне, в глаза! Не опускай. Что ты там уже задумала?.. — и гул светских голосов затопил их слова.

«Дезди-джан, останься!» — стоял в ушах окрик сенатора. Отелло сбегал вниз к лифтовой площадке. — «Назначение от государя, — гудел воздух, — за вами послано авто». — Зеркальный и полупрозрачный лифт томительно плыл вниз, точно тонул. Вестибюль внизу просторен, залит бело-голубым светом, люстры чуть дребезжат — то ли гул самолётов им слышен, то ли эхо с полигонов сюда докатилось.

«Ласточка, такой радости уже не будет… Дезди!» — «Она хороша. Фигурка и всё такое». — «Я знаю». — «Хорошо, что она не блондинка. С глупой я бы не переспал».

— Что?!

— Говорю, с глупой тёлочкой я бы даже не переспал. А дочка сенатора — не той породы. Увёл бы её у тебя, но гадом буду. Друг — дело святое, — это Вягин спустился с ним, это его слова сливаются в один поток с мыслями Суреняна.

Тревожно. Нервы взвинчены. Слишком много событий в одну тянущуюся ночь. На Кипре и Родосе бывало полегче…

— Подонок ты, Вягин, — беззлобно бросил ему, щурясь на свет.

Этот холодный ламповый свет… всё-таки люстры ощутимо звенят. Точно за городом — обстрел, канонада. Тошнит.

— Она уйдёт от меня. Я знаю.

— Да ладно, брось. С ней у тебя, считай, дело сделано. Стопудово.

«А ведь с ним легче, — пронеслась мысль. — Он — свой. Он — понятный. Такой же. А с другими — надо учиться жить заново».

— В общем, — он разлепил губы, — ты оценил девочку, да?

— А то! — Вягин сияет как стёклышко: — Ты с нею маршалом станешь! Генеральство у тебя в кармане. А все бабы спят с начальниками мужей: он — подполковник, она — под полковником. Маршалом будешь — зуб даю!

— По кому судишь-то, сучара? — опять бросает Суренян. Беззлобно, скорей даже устало, просто они с Вягиным так говорят, когда один на один.

— Вот по своей и сужу, она — сучка. Думаешь, не знаю: спит с хреном из генштаба. Слышишь… — Вягин усмехается, но как-то напряжённо, неискренне: — Мне говорили, она и с тобой была. А? Врут козлы? — а ведь надеется гад, надеется, что врут.

Что-то поднялось из нутра к самому кадыку. Отелло выбросил вперёд руку, схватил Вягина за горло и судорожно сжал, встряхивая.

— Слушай, падаль, ты мне не проводи тут параллели. Понял? — полез гортанный акцент: нервный, клокочущий. — Дезди-джан — не эта твоя… — с майорского кителя Вягина полетели, звеня по полу, армейские значки.

Выпустил его.

— Сука, — выругался.

Вягин шипит и растирает горло:

— Дошёл уже, генерал? Совсем дошёл?

— Другой раз, — спокойно, но с предательским акцентом говорит Отелло, — прежде чем распускать язык, сперва докажи, что Дезди-джан — девка, а моя любовь — сучка.

Вот так, полегчало на душе… Боль, холодная злость — всё это знакомо. Это — своё. Точно заговорил на родном языке.

Посланный авто задерживался. Наверное, в столице и в правду что-то случилось. А жандармы шлют все транспортные средства в объезд.

— Всё понимаю, Вягин. Когда-нибудь она мне изменит. Причём с моим же офицером, — Суренян спиной прислонился к стене.

Вягин собирал с полу значки.

— Да прекрати ты, генерал. Вот когда кто-нибудь поимеет её как овцу, тогда и психуй.